Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин

Она тут, в очереди, словно чувствовала себя своей, на месте, и радовалась возможности пообщаться — говорила живо, жестикулировала, норовила заглянуть соседке в глаза. Ее все вокруг, наверное, устраивало, воспринималось будничным, привычным. Казалось, очередь была формой ее существования — так естественно и просто она в ней себя вела.

— Закон издали, — иронически фыркала старушка, утирая костлявой рукой губы. — Так он приноровился какую-то пасту жрать. Нажрется — и дурак дураком. Слышишь?

Ее высокая соседка, в темных очках, молча и вежливо улыбалась.

— Недаром говорят, — хотела вступить в разговор цыганского вида женщина со стороны, — им, мужикам, хоть кляп в рот, так они через глаза налижутся.

Женщина протиснулась к собеседницам, понимающе поцокала.

Но даже эта общительная старушка не повернула к ней из очереди головы — как к чужой.

— Вон в Узбекистане, — заговорил бас с хвоста. — Председатель колхоза… чего только у него не обнаружили: и золото, и бабы…

— Не говорите!.. Пораспускали!.. Советская власть не дошла еще туда! — волной от него прокатилось по всей цепочке до окошечка. — Овец отары — не знают чьи, не признаются…

Очередь, вероятно, не могла обходиться без будоражащего разговора. Ей словно постоянно нужно было поддерживать свой тонус.

— И у нас не лучше, — попыталась еще раз приладиться к волне все та же цыганского вида женщина со стороны. — Вон директор компрессорного… Да и вообще, как ни раскроешь газету — так про какого-нибудь директора! Сажать их всех надо, что ли?

— Ну уж прямо так и всех! — заспорил с ней даже неочередной мужчина с солидным пузцом — возможно какой-нибудь начальник. — У нас вон работягу с целой коробкой передач поймали. И что же: сажать теперь всех работяг? Пойдем теперь один на одного?

Очередники смолкли, покосились на окружение.

— То ли дело мы, — вполголоса, явно в расчете только на своих, пошутил красавец парень у окошечка. — Стоим вот тут один за другим — и все равны, как на кладбище: начальники и подчиненные, мужчины и женщины… Все единоликие и единосущие…

Андрея всегда коробило, когда Галина за ужином вдруг начинала выкладывать ему про озверевшего мужчину, который жену свою зарубил, а мешок с ней к остановке такси вынес, то про председателя горисполкома, которого теперь, из-за аварии на каком-то доме, непременно должны были снять, то про ожидаемое повышение цен на сахар.

— Ты бы лучше газету читала, — морщился он. — А то набираешься всяких сплетен!

— Да эти сплетни, — оскорблялась Галина, — если хочешь знать, достовернее того, что ты в передовицах навычитываешь…

А сейчас даже он, точно пропитавшись общим духом, неожиданно для себя, стал вслух ругать аэровокзальное начальство:

— Ну не продохнуть, — хоть ни к кому вроде бы конкретно и не обратился он. — Пишут о заботе, о внимании… Неужели они не догадаются окна открыть?.. Или вентиляцию какую сделать, а?..

— Правда что, — тут же поддакнула девушка за его спиной. — Сто потов сойдет, пока тут…

Она, отвернувшись от него и смущенно оттянув лиф платья, подула себе на грудь. Других, сторонних, девушка как бы не стеснялась, не видела.

Андрей, поймав себя на этой общности, поразился:

«А если бы я так каждый день, а?! Что бы тогда со мной было?..»

За окошечком, наконец, появилась и основательно устроилась на стуле кассирша — яркая, свежая, с богатыми перстнями на ухоженных руках. Странно, но то, что она была такая красивая и с такими перстнями, казалось Андрею естественным и непременным: там, по другую сторону барьера, находился словно другой, недоступный для него мир, и зарплаты там словно получали несоизмеримо другие. Он, конечно же, ничего такого не думал — просто так запечатлелась эта кассирша в его душе. И даже смотрела кассирша как-то по-особенному: она точно видела всех сразу, а не по отдельности, — совсем как всевластный кумир.

Первоочередной парень, кудрявый белокурый красавец, обольстительно улыбаясь, явно уверенный в своей неотразимости, обратился к ней с заказом. Она, глядя хоть и на него, но как-то будто сквозь, записала заказ на бумажку, кого-то и о чем-то спросила через приемничек, помолчала, потом отрицательно качнув головой, обернулась к усталой женщине, стоявшей за парнем.

Парень перестал улыбаться, что-то скоро и просительно забормотал, но кассирша, взглянув опять как бы сквозь него, коротко ответила: «Нет». Женщина, беспрестанно поправляя свисавшие на лицо влажные пряди волос, попыталась всунуть голову в окошечко, но парень обеими руками уцепился за барьер и не сдвигался.

— Гражданин, вы задерживаете, — громко сказала через микрофон кассирша.

Это был, вероятно, испытанный прием: очередь тотчас же заволновалась, загудела.

— Ну на самом деле!.. Имей совесть!.. За тобой столько народу!.. Духота!.. За ворот тебя тащить, что ли?!

— Да я столько отстоял! — возмущенно обернулся к очереди парень. — Может быть, есть другие рейсы… А она вот…

Но очередь уже не воспринимала его.

— Говорите, говорите свою заявку!.. Не тяните!.. — надвинулись все на женщину.

Однако женщина так и не успела сделать заказ, потому что как раз в это время и появилась снова дежурная по аэровокзалу. За ней к кассе, опухолью раздаваясь во все стороны, мгновенно просочилась огромная неорганизованная толпа.

Дежурная уверенно посторонила у окошечка парня и, приподнимаясь на цыпочках и задирая кверху голову — чтобы лучше слышали ее, что ли, — вздувая жилы на тонкой шее, объявила:

— Это, товарищи, ташкентцы! Они ждут самолета уже третьи сутки! Так что, думаю, вы понимаете!..

Очередь скрутилась с хвоста, смешалась, сгрудилась вокруг нее:

— Не пустим!.. Произвол!.. Почему к нам?! Ни в коем случае!..

— Тише! — уперлась локтями в барьер, будто готовая к отпору, дежурная. — Пока не обслужат ташкентцев — никаких других билетов тут продавать не будут!.. Ясно?! И я никому не позволю!..

Она была сейчас совсем как тот строитель — только без топора.

Андрей ринулся было к ней:

— Ведь вы же меня ставили!.. Чтобы поскорее…

Но дежурная, наверное, уже забыла о нем, о его телеграмме.

— Поставила — значит, стойте, — отрубила она.

Ташкентцев оказалось очень много. Они предъявляли друг другу ладошки с номерами и быстро и отлаженно выстраивались в затылок, смяв и оттеснив до противоположной стены зала прежнюю очередь. Кое у кого номеров не оказалось — и жирнолоснящийся тучный парень-узбек — вероятно, добровольный распорядитель, — сверившись с потрепанной школьной тетрадью, тут же малевал им авторучкой цифры — густо, как татуировку. Писал он коряво, не торопясь, и люди покорно, даже с видом исполнения долга, ждали окончания этой процедуры.

Один тщедушный дедок, визгливый, дерганый, попробовал было сломать установленный порядок.

— Я уже черт знает сколько времени тут болтаюсь — и теперь, выходит, последний? Плевал я на все ваши записи.