Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

Борт «триста сорок второго» был рядом, Павел достиг его в три гребка и заскреб коченеющими пальцами по неровному, покрытому вмятинами и напластованиями краски железу. Чья-то сильная рука ухватила Павла за шиворот и втащила, обдирая кожу, на борт катера. Горячая палуба ходила ходуном, легкое суденышко плясало на поднятых взрывами волнах, и было непонятно, почему оно до сих пор цело и каким чудом установленный в командирской турели спаренный пулемет все еще продолжает строчить.

Рулевой помог ему подняться на ноги и упал сам, убитый наповал пулей, которая угодила ему в лоб над правым глазом. На сторожевике с глухим кашляющим звуком взорвалась бензиновая бочка, мигом превратив палубу в озеро огня. В ленте разбитой зенитки один за другим рвались снаряды, потом взорвался полупустой зарядный ящик, по палубе вокруг Лунихина забарабанили осколки, и стало ясно, что боцман уже не придет и ждать больше некого.

Поднимаясь по трапу на мостик, он почувствовал тупой, почти безболезненный удар в бедро. По ноге, пропитывая штанину, потекло что-то горячее, и Павел мимоходом удивился: и всего-то? Дымный воздух вокруг был буквально нашпигован летящим отовсюду, свистящим, воющим смертоносным металлом, и казалось невероятным, что все это железо до сих пор пролетало и продолжает пролетать мимо.

Он встал к штурвалу и положил ладонь на рукоятку хода. Охваченный пламенем сторожевик по-прежнему закрывал от него портал, и это было скверно: самоубийственную храбрость Свища могла сделать бесполезной одна шальная пуля, и тогда получится, что все они погибли напрасно. Для верности следовало бы послать вдогонку барже последнюю торпеду, но сделать это все еще не представлялось возможным.

Палуба под ногами была покрыта сплошным слоем стреляных гильз, и Лунихин понял, что их время на исходе: у Захарова вот-вот кончатся патроны, и в самом лучшем случае им останется одно — улепетывать несолоно хлебавши прямиком под дула давно приведенных в полную боевую готовность береговых батарей в главном русле фьорда.

Со стороны почти невидимого за стеной огня и дыма причала по воде расползалась пленка горящего бензина. Старлей Захаров с застывшим в жуткой гримасе, покрытым копотью лицом, в котором уже не было ничего мальчишеского, вращал турель. Его синяя фуражка уже в который раз потерялась, растрепавшиеся волосы торчали как попало, отдача спаренного пулемета крупной дрожью сотрясала тело. Лунихин стиснул зубы, готовясь к последнему броску через узкую щель между кормой сторожевика и отвесным каменным берегом — туда, к порталу, а может быть, и дальше, в бункер, чтобы, раз уж все равно пропадать, ударить наверняка. Там, под водой у правого берега протоки, могли до сих пор торчать стальные сваи демонтированного временного пирса. Если так, катеру конец, и Шлоссенберг, верно, будет рад, опознав в одном из выловленных из протоки трупов старого знакомого…

…Свищ уже не сидел, а лежал на решетчатом стальном настиле капитанского мостика, глядя на медленно удаляющийся полукруг затянутого густым дымом, тусклого дневного света. Там все еще продолжали стрелять, что-то взрывалось, горящие обломки сыпались в воду, которая тоже горела. Звуки пальбы гулким эхом отдавались под каменными сводами; над головой пятнами режущего света сияли подвешенные на стальных решетчатых фермах сильные лампы. Сразу за порталом спрятанный в каменном теле горы канал раздвоился, и, повернув голову, Свищ увидел еще одну баржу, с которой выгружали торпеды. Одна из них висела на талях кран-балки, тихонько покачиваясь над открытым трюмом; какие-то люди, размахивая руками, бежали наперерез подплывающей барже по причалу, лавируя среди ящиков и бочек, спотыкаясь и даже падая. Кто-то выстрелил, и пуля лязгнула о железо у него над головой. Дышать было трудно — мешала рана в боку, отзывавшаяся острой болью на каждый вдох. Кровь пропитала немецкую шинель, и черное сукно разбухло, сделавшись толстым и тяжелым, как мокрое верблюжье одеяло. Пальцы тоже были в крови и так и норовили соскользнуть с эбонитовой рукоятки динамо-машины. Больше всего Свищ боялся раньше времени потерять сознание и пустить прахом замысел командира; никаких других эмоций, помимо этого беспокойства и легкого любопытства, он не испытывал. Жизнь шла себе и шла, и он шагал по ней, сунув руки в брюки, пританцовывая и ни о чем надолго не задумываясь, пока незаметно для себя не переступил черту, из-за которой не возвращаются. Было ясно, что тут, за чертой, он пробудет недолго, так почему бы, собственно, не осмотреться, пока есть время?

Раньше он относился к скупым рассказам Лунихина о секретном бункере фашистов со сдержанным скепсисом: может, и не врет, не такой Пал Егорыч человек, чтоб заливать от скуки, но и поверить трудно — бункеры какие-то, новейшие подлодки, эсэсовцы в генеральских погонах… Теперь оказалось, что все это правда, и удивление Свища перед этим простым фактом на какое-то время заслонило даже страх смерти, которой, как он точно знал, ему было не миновать.

Он с трудом повернулся на здоровый бок и, опершись на локоть, выглянул из-за угла рубки, чтобы посмотреть, что там, впереди.

Они стояли плотной массой, почти прижимаясь друг к другу черными, матово поблескивающими корпусами. Их было много, и все они были точными копиями той, что сейчас лежала на дне моря в полусотне миль отсюда. На крутых бронированных лбах ходовых рубок одинаково белели орлы и свастики; Свищ заметил торопливо спускающихся по трапам и разбегающихся в разные стороны людей в матросских робах, а потом баржа с грохотом, скрежетом и лязгом прибыла на конечную станцию.

Покидая мостик, Свищ по совету командира заклинил штурвал, и никем не управляемая баржа двигалась по прямой, почти точно по оси канала. Ее округлый нос вклинился между носами двух стоящих бортом к борту субмарин, растолкал их в стороны и намертво прижал к железобетонным берегам канала. Движение, и до того неторопливое, замедлилось еще больше и продолжало замедляться по мере того, как сцепившиеся в одну сплошную массу суда напрягали стальные ребра шпангоутов, преодолевая силу гребных винтов грузовой посудины. Доносившийся снаружи грохот боя утонул в оглушительном скрежете металла и похожих на выстрелы хлестких щелчках рвущихся швартовов. Свищ ощутил последний толчок, после которого баржа окончательно стала, бессильно пеня черную воду за кормой лопастями винтов.

— Приехали, Пал Егорыч, — прохрипел Свищ. — По этому случаю полагается салют…

Где-то поблизости снова послышался хлесткий щелчок, и Свищ успел удивиться: вроде стоим, чего ж канаты-то до сих пор рвутся? Потом его горячо и сильно ударило правее и выше левого соска, мир начал стремительно распадаться на части и проваливаться в темноту, и, падая лицом вниз на окровавленный настил мостика, мертвый моторист навалился простреленной