Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

и экипаж от него, если уж на то пошло), чем поместить в каюту доктора Вайсмюллера, где он будет находиться в изоляции и под круглосуточным медицинским наблюдением, и впрямь не придумаешь, сколько ни ломай голову. Что ж, придется потерпеть, тем более что это не самое большое из неудобств, которые приносит война…

«Бедный Вилли, — подумал врач, глядя в широкую спину удаляющегося боцмана. — Придется ему играть в шахматы с матросами…»

До этой минуты штурман Вилли Штольц делил с ним каюту, и теперь ему, несомненно, предстояло переселиться в матросский кубрик — вероятнее всего, на ту самую койку, где до сего дня спал бедняга Хельмут и откуда только что сняли бесчувственное тело русского. Вайсмюллер усмехнулся, представив, каково сейчас Штольцу, который минуту назад принял вахту в командирском отсеке и, разумеется, слышал отданный боцману приказ. Что до него самого, то, поразмыслив, он нашел в своем изменившемся положении некоторые преимущества, пускай и весьма сомнительные. Во-первых, выходить русского, который до сих пор не умер только благодаря исключительной, прямо-таки железной крепости своего организма, представлялось задачей куда более сложной и увлекательной, чем выиграть сколько-то там шахматных партий у Штольца. Штурман обожал играть в шахматы, по ходу партии неизменно пытаясь отвлечь внимание партнера от доски красочными и многословными рассказами о своих победах над женщинами. Играл он весьма посредственно, а проигрывая, обижался, как ребенок, что в сочетании с его выдуманными от первого до последнего слова любовными историями превращало общение с ним в тяжкий и неблагодарный труд, посильный только для такого флегматика, как доктор Вайсмюллер. Русский хотя бы будет молчать, а его выздоровление не только польстит профессиональному тщеславию Отто Вайсмюллера, но и избавит экипаж субмарины от необходимости отправляться на смертельно опасную охоту за новым пленным.

И это тем более ценно, что другого такого пленного, как командир торпедного катера, им вряд ли посчастливится заполучить. Мелкое быстроходное суденышко может пристать и наверняка не раз приставало к берегу в любой точке, а его командир должен знать береговую линию Кольского залива как свои пять пальцев. Расположение флотских баз, зенитных и береговых батарей, проходы в минных полях, пароли и световые сигналы — все это наверняка хранится внутри его контуженой головы, и бригаденфюрер Шлоссенберг, похоже, твердо намерен извлечь эту ценную информацию из ее ненадежного вместилища. Чтобы затем, несомненно, пустить труды доктора Вайсмюллера насмарку, продырявив упомянутое вместилище из своего щегольского никелированного парабеллума, подаренного, по слухам, самим рейхсфюрером СС Гиммлером…

Доктор поймал себя на честолюбивых мечтаниях, более подобающих зеленому птенцу гитлерюгенда, чем немолодому судовому врачу с богатым жизненным опытом, язвой желудка, желчным характером и скептическим, ироничным складом ума. Он представил, как будет выглядеть Железный крест с дубовыми листьями на его потертом кителе без знаков различия, и тихонько фыркнул под нос: представшая пред его внутренним взором картина выглядела весьма одиозно. Да и Шлоссенберг, судя по всему, не из тех, кто раздает направо и налево железные кресты; с его точки зрения, наверное, достаточной наградой доктору послужит уже то, что он останется в живых, избежав излишне близкого знакомства с никелированным парабеллумом…

— Сочувствую вам, repp обер-лейтенант, — заявил раненый матрос, осторожно оправляя натянутую поверх повязки фуфайку.

Вайсмюллер с подчеркнутым удивлением задрал рыжеватые брови и, блеснув стеклами очков, взглянул ему прямо в лицо.

— Сочувствуете? — переспросил он таким тоном, будто впервые услышал это незнакомое слово и даже не представлял, что оно может означать. — Отчего же?

— Теперь уже не мне, а вам придется дышать одним воздухом с этой свиньей, — без прежней уверенности объяснил матрос.

— Все мы дышим одним воздухом, Ганс, — просветил его Вайсмюллер. — Все, сколько нас есть на этой маленькой планете, не говоря уже о нашей субмарине. И потом, не кажется ли вам, что это не совсем ваше дело? Вернее, совсем не ваше… Таков приказ, и не нам с вами его обсуждать. Мое дело — лечить, ваше — поправляться, разве не так? Берегите нервные клетки, дружище, они не восстанавливаются, это доказано наукой. Кстати, о науке. Вы играете в шахматы? Да? Превосходно. В таком случае желаю вам удачи и скорейшего выздоровления.

«И терпения», — подумал он, вставая с койки, но вслух этого, естественно, не произнес.

В соседнем отсеке матросы, принимавшие участие в захвате катера, чистили оружие под наблюдением казавшегося вездесущим боцмана. У дверей каюты, которую доктор до недавнего времени делил с Вилли Штольцем, уже стоял караульный с автоматом поперек живота. Пленный лежал на койке штурмана, запрокинув к потолку грязное небритое лицо. В тесной каюте стоял тяжелый дух: пахло потом, пороховой гарью, копотью, а от валявшихся на полу ватника и кителя удушливо воняло паленой тряпкой. Доктор Вайсмюллер привычным движением сунул в угол рта трубку, закусил изгрызенный мундштук, а потом распахнул дверь и пинком вышвырнул в коридор сначала ватник, а за ним и китель.

В дверном проеме возникла удивленная белобрысая физиономия часового. Врач с лязгом захлопнул железную дверь у него перед носом, повернул барашек запора, после чего, даже не сняв ботинки, повалился на койку и открыл затрепанный томик Гёте, который повсюду возил с собой с самого начала войны.

Глава 2

В сумерках неподвижная гладь фьорда казалась черной, как зеркало из любовно отполированного антрацита. Отвесные скалы громоздились справа и слева, вонзая иззубренные вершины в хмурое северное небо. Стоя на мостике, капитан Майзель косился на эти изъеденные временем и непогодой каменные клыки с подозрением и неприязнью, свойственными всякому моряку, видящему в скалистом незнакомом береге смертельную угрозу.

Впрочем, этот берег не был для капитана таким уж незнакомым, да и настоящей угрозы здесь не существовало: фьорд был извилистым и длинным, он глубоко врезался в скалистую сушу, имел узкую, замысловато искривленную горловину, так что, даже когда в открытом море бушевал сильный шторм, его воды оставались спокойными и безопасными — если, конечно, знать фарватер и не зевать, памятуя о минных полях.

Субмарина шла в надводном положении, почти беззвучно рассекая темную холодную воду. Пологие волны клином разбегались в стороны и назад от ее острого стального носа и с плеском разбивались о подножия скал. На коротком флагштоке лениво колыхалось рассеченное черным крестом алое полотнище с белым кругом посередине, внутри которого хищным пауком распласталась свастика. Клепаный стальной корпус субмарины мокро поблескивал в тусклом свете угасающего дня, как шкура гигантского морского млекопитающего, в дырчатом металлическом настиле палубы застряли бурые космы мертвых водорослей. Все люки были открыты настежь, внутри, заглушая басовитое гудение дизеля, тарахтел компрессор. Воздух пах морской солью