Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Как орудие?

– Одно цело, остальные в хлам.

– Снарядов хватит?

– До обеда точно… А лихо мы их.

– И нам досталось.

– Не без этого. Война. А лихо вы, товарищ лейтенант, танк ухандокали. Я думал всё, нам хана, а потом смотрю: танк горит, и танкист к своим драпает.

– Так я ж его застрелил.

– То с вашей стороны, он там и лежит. А другой, с нашей, убег. Некогда было с ним возиться. А двое так в танке и остались. Одним снарядом… В общем, каюк. А вы, лейтенант, молодец, не испугались. Я б так не смог… Лихо вы…

Потом бойцы пошушукались и виновато сказали:

– Лейтенант, мы тут покумекали и решили…

Боец протянул ему часы.

– Вот. А то негоже командиру без часов.

Коган сначала отстранился. Но наводчик сказал:

– Берите, товарищ лейтенант. Трофей.

Его первым порывом было отругать их, но сил не было. И он взял. Это были первые часы в его жизни. Черный циферблат со светящимися зелеными цифрами, золотистый корпус и коричневый кожаный ремешок с застежкой и название «ректа». Он тут же надел их на руку. Но долго полюбоваться часами не получилось, едва успел приложить к уху и послушать тиканье.

Немцы зашевелились и начали атаку. Теперь они уже не шли, а бежали за танками, волна за волной. Шрапнель выкашивала их, а они не кончались. Танки вырвались вперёд. И лейтенант уже не о чем не думал, а, заменив контуженного наводчика, стрелял и стрелял.

Пехотинцы не выдержали. Сначала один, потом другой… Пригибаясь и вздрагивая от взрывов, стали отходить мимо батареи. Коган, выпрямившись, замахал им руками.

– Назад, назад. В окопы. Перебьют же на открытом месте!

Они прижались к земле и ползком вернулись в окопы.

Лейтенант не увидел фонтанов земли, вдруг поднявшихся справа и слева от него. Просто провалился куда-то, не переставая отдавать команды самому себе: «Огонь, огонь…» Очнулся, голова болела. Увидев своих, спросил:

– Где мы?

– Отступили.

– А позиции?

– Под немцем.

– Комбат?..

– Приходил, про тебя спрашивал.

– Все отошли.

– Живые все. Народ не похоронили. Не успели. Так и остались лежать. Лихо отступать было. Едва ноги унесли.

– А пушка?

– Притащили. На себе притащили. Целехонька-здоровёхонька. Снарядов обещали, но еще не подвезли.

– Как же? Как же? Кончились все?

– Мал-мало осталось. Да рук не хватило. А еще вас несли… Да немцы лихо на пятки наступали. Зато гансов и фрицев намолотили – тьма. Одних танков за эти дни штук сорок…

Вечернюю тишину нарушали редкие выстрелы. Если б их не было, то можно и не думать о войне.

Всего три дня боёв, а вон сколько немецких вояк не то что не смогли войти в Сталинград, а даже близко не подошли. Так и остались навсегда лежать в этой земле, под этим городом.

Утром следующего дня немцы стали опять пробиваться в сторону Сталинграда. И чем скорей они старались прорваться дальше, тем тяжелей были потери.

Словно эта махина, преодолевшая столько, натолкнулась на казавшееся вначале небольшое препятствие. И каждый шаг, каждый метр давался теперь только кровью и смертью, и еще раз кровью и смертью.

Комбат пришел, когда лейтенант полулежа прислушивался к шуму ветра и смотрел куда-то вдаль, где, может, располагалась его родная сторона, где столько близких ему людей каждый день каждый час, каждую минуту думают о нём. Но недалеко заухали тяжелые орудия, нарушая покой осеннего дня.

Коган, увидев начальство, хотел вскочить, но капитан, помахивая ладонью, сказал:

– Лежи, лежи…

Как-то всё не по-уставному выходило, и это напрягало лейтенанта. Но батальонный, вытянув вперёд ноги, сел рядом на траву. Сапоги его блестели, только легкий налет пыли успел осесть, пока он шёл сюда.

– Голова болит?

– Почти нет, – соврал лейтенант.

– Ладно, – массируя лоб пальцами, продолжил капитан, – потихоньку пройдет. Снаряды остались?

– Никак нет.

И лейтенант снова хотел вскочить и вытянуться во фрунт перед капитаном. Но тот, удержав его за плечо, сказал с сожалением:

– Это плохо. Ладно, я своих послал, может нашукают. Без пушки нам труба. Гранат мало. Да и немцы артиллерию не жалуют, боятся. Нам много не надо. Так, попугать только. Эти дни они узнали, почем фунт лиха. Нахрапом не сунутся. Ладно, найдут снаряды, притащат. Думаю, найдут.

Встал и, прежде чем уйти, сказал по-отчески:

– Ты, Семён Федорович, повнимательней будь. А то голову не сбережешь. Пригибаться не стесняйся. Ничего в этом стыдного нет. Я уже во весь рост не хожу, в основном ползком, за месяц всю пряжку на ремне истер. И людям скажи, пусть поберегутся. И побрейтесь, а то немцы подумают, что пред ними не Красная армия, а партизаны.

С тем и ушел. Батарейцы тут же притащили осколок зеркала, котелок горячей воды и кисточку. Пока брился, появились бойцы с ящиками. Снаряды. Лейтенант с намыленными щеками поспешил смотреть. Два десятка снарядов порадовали больше, чем хороший ужин.

Утром немцы двинулись на них на восток. Но встреченные дружным огнем отступили, то ли плохо поспали, то ли плохо поели, поэтому атака и не задалась. Теперь лейтенант не уговаривал батарейцев экономить снаряды. Они и сами понимали, что к чему.

Бой закончился быстро. И бойцы, и пушка целы. Но снарядов ушла половина и к обеду не останется совсем.

Вернувшийся комбат, слушая его, кивал головой. Он уже прикинул, где развернуть запасные позиции, и послал туда людей. Пока переместил пулемёты во фланг. Эта маленькая хитрость заставит немцев отступить, а сразу наступать второй раз они не будут. Значит, будет время отойти. Так, пожалуй, до обеда и протянем. А там видно будет. На войне выдержка первое дело. Испугался, дрогнул – считай, пропал.

Немцы успокоились и все дни о них не было ни слуху ни духу. Нет, они не ушли, в их окопах, а они успели окопаться, была походная суета. Изредка постреливали в нашу сторону. И то, только для того, чтобы отчитаться об израсходованных боеприпасах, то есть показать высшему начальству, что они тоже воюют, а не спят сутки напролёт.

А выжженная солнцем степь вошла в сентябрь.

Пополнение

Они пришли запылённые, усталые и понурые, не ожидая, что их дорога наконец закончилась.

Неделю назад, там, далеко за Волгой, их учили окапываться, стрелять по мишеням, владеть штыком, бежать с криком «ура» в атаку. И вот они здесь.

И хотя ничего страшного ещё не произошло, все ещё живы, их испуганный взгляд говорил сам за себя: они не ждут ничего хорошего. Им страшно.

В первые дни страшно всем! Страх одолевает. Каждого шороха,