Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Ну, что там?

– А ни черта нет. Два сгорели, а в последнем кровищи по колено. Весь только перемазался.

– Что происходит? – подскочил лейтенант.

Бойцы сначала опешили, а потом доложили:

– Да вот, товарищ младший лейтенант, ходили смотреть, толстая броня у немецко-фашистских танков или так себе?

Лейтенант не понял юмора и спросил:

– И как?

– Так себе. У наших, пожалуй, потолще будет.

Лейтенант попытался вспомнить технические данные немецких танков, но так и не вспомнил.

Утром, после завтрака, немцы торопливо пошли в атаку. Первыми, нарушая тишину, застучали пулемёты окопавшейся пехоты. Следом грохотом орудий включилась батарея Когана. Но едва она остановила первые танки, тут же получила сосредоточенный огонь. Пушки танков, немецкая артиллерия без устали поднимали к небу комья земли перед позициями батареи.

Лейтенанту захотелось вжаться в землю, раствориться в ней и стать невидимым.

Между грохотом то с одной батареи, то с другой слышались крики:

– Санитар… Санитар…

Запасные позиции пригодились сразу. Три пушки по очереди перетащили на новые позиции, а четвертая, подскочив, перевернулась в воздухе и, грохнувшись на землю, замолчала навсегда.

Лейтенант хотел броситься туда. Но где еще минуту назад стояла пушка, возникал взрыв за взрывом.

Сколько идет бой – час, полчаса? Кажется, вечность. Но приходит та минута, когда наступающие понимают, что у них нет силы пробить оборону русских. Она еще крепка.

Немцы отошли. Бой медленно затухает. Еще по инерции строчат пулемёты, ухают пушки. Выстрелы звучат всё реже и реже, и наступает затишье.

Коган побежал на позицию четвертого орудия.

В капонире лежал наводчик Семёнов, был он, как живой, только весь покрыт пылью, и на лице лежал толстый слой пыли. От остальных – кисть руки с забинтованным пальцем, каска и кровь, кровь.

Лейтенант не мог поверить, что люди исчезли. Ему показалось, что они ушли и скоро вернутся. Он подошел к пушке. Теперь это был просто кусок искорёженного металла.

Наводчика похоронили вместе с кистью.

Единственной хорошей новостью стало то, что привезли ужин и снаряды. На три пушки теперь получилось даже больше, чем положено. И у бойцов ужин получился больше нормы – за убитых и раненых.

Пришел комбат, посмотрел на изрытые снарядами позиции артиллеристов, покачал головой и сказал:

– Держись лейтенант, на тебя вся надежда. Пехота без тебя не устоит. Держись.

Лейтенант уже хотел, вытянувшись и приложив руку к козырьку, ответить: «Есть».

Но комбат, не дожидаясь ответа, похлопал Когана по плечу и, сжав кулаки, словно с кем-то хотел драться, и, потрясая ими, горячо попросил:

– Долби их так, чтоб им, чертям, тошно стало! Чтоб у них кишки наружу повылезали!

Лейтенант дёрнул плечами. Всё происходило не так, как его учили в училище, как он сам думал. И даже эта маленькая победа зависела не от него, не от умения артиллеристов, не от крепости немцев, а от чего-то другого, не ясного никому. И он, сомневаясь в себе и чувствуя вину за убитых, сказал:

– Как-то всё не по уставу выходит, товарищ капитан.

Комбат поднял на него красные, не знавшие покоя глаза:

– Устав есть устав, а война есть война. И про устав забудь. Сердцем воюй.

И не разжимая кулаков, ушел в сторону пехоты.

После обеда немцы навалились со всей силой. По-хорошему они бы обошли, но им нужно в город. Им нужен берег. Им нужна Волга. Поэтому, не думая о потерях, они лезли и лезли. Лейтенант думал, что это никогда не кончится.

Но немецкая пехота залегла. А последнее, ещё каким-то чудом живое, орудие бросало в танки снаряд за снарядом. Но танки всё же прорвались. Вернее, один танк. Остальные горели. Вот он, обходя позицию батареи, лязгая гусеницами, оказался перед Коганом.

Его затрясло, как в лихорадке. С криком: «Получи, гадина…» – связка гранат упала на моторное отделение. Лейтенант вжался в землю. Горячая волна от взрыва, придавив к земле, прокатилась по телу.

Он поднял голову. Из башни замершего и окутанного дымом танка выскочил немец и, пригибаясь, хотел бежать к своим.

Выстрел из нагана прозвучал тихо, как будто сломали сухую веточку. Немец дернулся, обернулся и с удивлённым лицом упал на спину. На этом бой закончился.

Лейтенант поднялся и, забыв сбить ладонью с себя прилипшую пыль, смотрел на подбитые танки, на распластанных по всему полю немцев и плакал. Он плакал, потому что нет никого в живых из первого расчета, плакал, потому что от второго расчета только половина, плакал оттого, что осталось одно орудие и оттого, что остался жив. Бойцы окружили его:

– Ты чего, лейтенант?

Ему стало стыдно, но остановить слёзы было выше его сил, и, закрывая лицо руками, ушел от них.

Сел на край воронки и, обхватив голову, зарыдал. К нему тихо подсел подошедший комбат.

– Что, лейтенант, лихо?

Коган хотел вскочить, но комбат удержал его за плечо. Лейтенант плакал и сквозь слезы говорил:

– Я потерял… Байкова, Колесова, Исаева, Никифоров, Бурина, Демичева… Байков, какой человек! Он дрался, он два танка подбил… Два танка… Два танка…

Комбат глубоко вздохнул, словно подыскивая слова для сочувствия. Но как их найдёшь, когда у него в ротах не лучше. Там тоже хоронят убитых. Но он уже сжал, собрал всего себя в кулак, потому что на него смотрят люди, и он не может, как бы больно ему ни было, плакать. Просто за последние дни он перестал улыбаться.

Подождав, пока лейтенант выговорится, он сказал, зачем пришел:

– Завтра потихоньку будем отступать. Ты снаряды не жалей. Главное, танкам не дай прорваться. Мы отойдем, а ты бросай орудие и деру за нами. Мои прикроют.

– А оборона?

– Что оборона? Сколько могли, держали. Всё! Нечем воевать. Считай, ты да я да мы с тобой – вот и вся оборона. Отдыхай. Завтра трудненько будет. Раз они сюда лезут, значит, им Сталинград позарез нужен. А раз так, сил они не пожалеют. А твоя задача – танки не пропустить. Не дай им прорваться. А с пехотой мы как-нибудь разберёмся. Хорошо.

– Есть. – Рука лейтенанта по привычке потянулась к виску. Но комбат удержал его руку и, прежде чем уйти, с надеждой сказал то ли себе, то ли Когану:

– А может, подмогу пришлют…

И ушел, а Коган вернулся к своим батарейцам, ему уже не было стыдно за свое раскрасневшееся от слёз лицо.

– Командир, попробуй немецкого харча.

Наводчик протянул открытую банку с тушенкой.

В другой бы раз он бы накричал на них за то, что мародерничают. Но сейчас сел на землю и стал есть. Показывая на банку, спросил:

– Из танка?

– А