У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

Катерина рассказала, что китайцы бежали от японских зверств. Что они — из знатной семьи. Оттого так китаянка и ходит плохо — её ноги с детства были «вбиты» в деревянные колодки, чтобы ступни не росли большими, как у незнатных женщин. А обувается она в крохотные, просто детские туфельки — «утюжки». Как там они называются? Лотосовые крючки, как-то так. А ноги, соседки сплетничают, она бинтует широкими полосами материи, пересыпая материю душистым порошком.

Странно всё это было казачкам.

Но ведь соседи же.

В каждой избушке — свои игрушки.

Взрослые соседки с китаянкой жили мирно.

Только мальчишки были безжалостны, как все подростки во все времена. Швыряли из-за угла галькой и горланили:

— Худя! Худя! Собаку съела!

Дразнили.

Им весело было смотреть, как она, разъярившись и громко крича, пыталась бежать за ними, переваливаясь уточкой, перехватываясь руками за забор.

Но скоро эту жестокую забаву соседи пресекли.

У китайцев случилось горе. У них была дочка — маленькая китаяночка, хорошенькая и крохотная, как игрушечка. Она и раньше редко выходила во двор, и Тонечкины девочки её совсем не знали. А с недавнего времени на улицу она и носа не казала.

Китаяночка была ещё совсем младенцем, когда родители надели ей первые деревянные «колодки» на ножки. С тех пор прошло несколько лет, и колодки стали сначала немилосердно жать, потом — жечь огнём. Наверное, боль стала просто невыносимой — девочка всё время жалобно и тоненько кричала и скулила. Стала падать в обморок. Родители вызывали врача. Врач установил у ребёнка порок сердца и приказал снять колодки.

Но как можно? Ведь тогда девочка запятнает честь дома и положение знатной фамилии.

Вот и страдали родители, слушая стоны дочки. Слышали эти стоны и соседи, ходили они чернее тучи.

А одним недобрым утром из дома китайцев вынесли маленький гробик.

Тонечка не знала, пойти ли ей по казачьему обычаю к соседям. Или это будет ими плохо воспринято?

Все решили — не трогать осиротевших родителей. И мальчишкам под страхом порки наказали строго-настрого оставить свои «наскоки» и дразнилки.

Эти китайцы были «новые», безобидные.

Но были в городе и «старые», жили там ещё при генерал-губернаторе, при царском режиме.

Вот те-то пользовались дурной славой.

Жестоки они были. Ой как жестоки.

Давали деньги взаймы под проценты. Но не приведи Господи задержать им возврат. Тонечка ещё с детства помнила жуткую историю об одном казаке, который не вернул долг в нужный срок. Как об этом происшествии страшным шёпотом, округлив глаза, толковали меж собой соседки: прямо на следующий день у казака пропал маленький сынок. Обежав весь город, перепуганный отец собрал деньги и принёс китайцу.

Тот сказал ему:

— Холосо, сопка ходи. Тама он.

Казак бегом бросился к указанному месту.

И нашёл на камне трупик сына.

Были ли последствия этой истории для китайцев, Тонечка не помнила, но сохранила опасливое отношение к этому народу.

А дикие истории о хунхузах? О таёжных китайских бандитах, которые совершали немыслимые зверства, крали людей, назначали выкуп, мстили тем, кто им противился, смертью детей, но при этом… не трогали сумасшедших.

Говорили в казачьей слободке, удивляясь, и о поразительном происшествии. Давно это было, лет двадцать пять тому назад. Ещё до революции.

Была одна молодая девушка, приезжая, кажется — учительница в семье подполковника, командующего батальоном охраны железной дороги Транссиба. Раз она заблудилась в сопках. Ушла одна-одинёшенька собирать для своей коллекции необыкновенных бабочек — синих приморских махаонов. И, потеряв тропинку, попалась прямо в лапы отряду хунхузов!

Другая бы перепугалась, стала плакать, но не эта.

Молодая учительница не растерялась! Она принялась весело болтать с главарём хунхузов о том о сём, демонстрируя ему свой «улов» бабочек, не выказывая никакого страха.

Тот, поразившись её поведению, посчитал девушку умалишённой, не обидел, даже велел сопроводить до окраины города! Рассказывали, учительница об этом потом даже рассказ написала. Звали её Софьей. А значит это имя — мудрость. Вот девушка и оправдала его. Мудро поступила, храбро.

Хунхузы тогда соблюдали территориальность, каждая шайка грабила в строго определённом районе. И те купцы, неважно, русские или китайские, которые хотели жить «спокойно», платили «своим» хунхузам дань. В срок получали от них подмётные письма, сколько платить и куда нести. На какой камень какой сопки или ещё что.

Бывало и такое, припоминала Тонечка рассказы родных, хунхузы совсем донимали. Тогда из Владивостока посылали в посёлки при станциях железной дороги отряды русских пограничников для усмирения. Помогало, но на время.

А отец Тонечки, Степан Петрович, им, детям своим, всегда рассказывал, что железнодорожников хунхузы и вовсе не трогали. Никогда не трогали. И поезда не грабили. И даже солдат охраны путей не обижали. Не жгли их станций и поселений. Уважали хунхузы железнодорожников, что ли? Или приказ им какой вышел от их китайских старших, кто же то знать может? Вот та учительница и прогулялась свободно по сопкам. А была бы она при семье генерала пограничных войск — ничего бы ей не помогло, никакие ухищрения!

Но эта история случилась давно, если и вообще она была.

Вот теперь присмирели китайцы. Война — она всем война.

И легче жизнь не становилась. Голод всё ближе придвигал свои жёлтые клыки к горлу жителей Дальнего-предальнего Востока.

21. У самого Тихого океана. «Жди меня, и я вернусь!»

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Жёлтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

Эти строки поэта Константина Симонова прочитала Тонечка в газете. Приняла их как наказ ей, Тонечке. Понимала — это горькое заклинание, мольба солдата, вера его, вливавшая мужество в отчаявшиеся сердца. Колдовство любви в давильне войны.

Давильня… Какая страшная давильня…

Хоть и полегче стало Тонечке и