Незначительная деталь - Адания Шибли

страх перед оградами. Я всегда слышала, что сегодня – в субботу – пересечь блокпост Каландия труднее, чем обычно, не говоря уже о том, что все отправляются в этот день из Иерусалима в Рамаллу на рынок, чтобы приобрести там свежих овощей и сделать прочие покупки. Солдаты, вынужденные работать в день, который должен быть выходным – ведь в субботу отдыхал даже Господь, – будут в особенно мстительном настроении и не пропустят меня. Да и в любом случае все израильские архивы и музеи будут закрыты по той же причине, так что прямо сейчас продолжить расследование не получится – по крайней мере, не сегодня. Я разворачиваю маленькую белую машину к дому. Там я смогу снова подумать над тем, чего добиваюсь своей поездкой: может быть, окончательно отогнать безрассудные порывы, последствия которых, без сомнения, будут плохими, а вместе с ними – уверенность, будто я способна раскрыть все детали этого изнасилования и убийства и увидеть, почувствовать их так, как та девушка, а не в пересказах (например, журналиста) слов военных, которые сами это и сделали. Подобная задача – совершенно за гранью моих способностей. То, что девушку убили за четверть века до моего рождения, совершенно не значит, будто ее гибель касается меня или моей жизни до такой степени, что я обязана выяснить ее историю. Я на это гожусь меньше кого-либо – с моим-то заиканием и запинающейся речью. Словом, мое чувство ответственности по отношению к девушке совершенно бесполезно: она – ничто и останется ничем, ее голос никто не услышит. В наше время допустим лишь определенный объем жалости; наша жизнь и так слишком трудна, зачем же искать проблем еще и в прошлом? Я должна всё забыть. Однако, как только в доме темнеет, снова раздается убийственный вой собаки и терзает меня до рассвета. Тогда я наконец засыпаю, просыпаюсь поздно, быстро выпиваю кофе, хватаю все карты, что есть в доме, и выхожу. Небольшая белая машина ждет меня в конце парковки, лобовое стекло, пассажирское и водительское окно заливают лучи солнца. Я сажусь, и всё мое тело пронизывает сладостное тепло, которого я не чувствовала очень давно. Оно разгоняет мой нервический страх. Тронувшись, я двигаюсь к воротам и останавливаюсь в ожидании удобного момента, чтобы выехать на улицу. Справа мигает и пикает светофор, отзываясь в моем тревожном сердцебиении. Направо, значит… Я не поворачивала направо уже несколько лет, даже когда ходила пешком. С тех пор, как я в последний раз здесь была, несколько достопримечательностей по обеим сторонам дороги не изменились: мельница в Кафр Акабе, мясная лавка Абу Риши в «Семирамис», ряд запыленных кипарисов, за которым скрывается Центр профессионального обучения Каландии, а напротив него – вход в лагерь. Многие другие черты местного пейзажа со временем поменялись, так что всё вокруг сделалось незнакомым, например кочек и ям на дороге стало значительно больше. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы их избежать, точно так же, как водителям за мной и передо мной. Наконец, чуть проехав вход в лагерь Каландии, я останавливаюсь в конце вереницы машин, ожидающих, когда их пропустят мимо блокпоста, и поспешно смотрюсь в зеркало, пытаясь изгнать из взгляда панику, пока меня не начали досматривать. Тут я замечаю, что моя машина – уже не последняя в очереди: за ней выстроилось еще по крайней мере семь автомобилей, лишая меня возможности вернуться. Я делаю глубокий вдох и выдох, затем смотрю налево – там расположился магазин шин. Справа же раскинулась огромная свалка – и сама она, и стена за ней новые. Раньше здесь была изгородь-сетка, увенчанная колючей проволокой, за которой виднелась взлетно-посадочная полоса аэропорта Каландия, развернувшаяся до самого горизонта. Теперь всё пространство до горизонта заняла стена, испещренная разнообразными надписями и рисунками: цитаты из законов Хаммурапи, номер телефона продавца баллонов с кулинарным газом и граффити Бэнкси. Я первый раз вижу эти граффити своими глазами – до сих пор они попадались мне только в газетах и журналах, иногда они служили фоном для важных лиц и знаменитостей. За то время, что линия машин продвигается всего на несколько метров, я успеваю изучить все надписи и картинки на стене, где нет ни единого неразрисованного участка. Вдобавок к этому мне приходится отбиваться от толпы детей, которые пытаются продать что-нибудь совершенно ненужное. Последней из них оказывается маленькая девочка со всклокоченными волосами, смуглым лицом и очень сопливым носом, которая торгует жевательной резинкой. Я вынимаю из сумки бумажный носовой платок и даю ей, велев вытереть нос. Немедленно выхватив платок, девочка скрывается из виду. Прежде чем я успеваю испугаться, снова появляются другие дети, на этот раз пытаясь продать мне бумажные платки. Я отворачиваюсь от них и разглядываю пейзаж справа, а точнее – новую свалку с бесконечными россыпями отбросов всех сортов. Едва ли здесь удалось бы найти что-то, поддающееся вторичному использованию – напротив, здесь из мусора выжимают все соки: в опустевших банках из-под еды на балконах и ступеньках домов выращивают разнообразные растения или греют воду на плите, в бутылках из-под напитков, напротив, хранят в холодильнике ледяную воду, чтобы в случае чего потушить пожар. Остатки еды в конце дня пойдут на корм курицам, скотине, во вторую очередь – собакам, которые их стерегут, а самые последние огрызки – кошкам. Листы газет используют как скатерти или коврики, чтобы на пол или столы не падало ничего с тарелок, а рано или поздно бумагой разожгут огонь в печке. Туда же отправятся картонные коробки, непригодные для хранения лука, чеснока, картошки, банок с оливками, бутылок с оливковым маслом и всего остального, что продается в магазинах. И, конечно же, в пластиковых бутылках тоже хранят всё, что можно и нельзя, и только после этого они наконец попадают сюда, в мусорный бак. Проехало всего две машины, и девочка уже возвращается, прогоняя детей, прилипших без нее к моей машине, и, отвлекая меня от созерцания помойки, уже с более чистым носом, чем в прошлый раз, просит купить жвачку. Я смотрю на ее личико и хрупкое тело и замечаю краешек бумажного платка, который выглядывает из кармана коротеньких штанишек, – девочка, по-видимому, тоже будет хранить его до последнего чистого клочка. Подняв взгляд на ее лицо, я повторяю, что, как уже сказала, не люблю жвачку, но девочка придает этим словам не больше значения, чем пыли под ногами, и вновь принимается за свои мольбы. В конце концов, я заявляю, что сама не менее упряма, чем она, и не собираюсь покупать жвачку, сколько бы девочка ни просила. Но и это не возымело никакого эффекта: девочка продолжает требовать, чтобы я купила у нее жвачку, а глазки ее при