Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

надрывающих силы из-за моего стремления к пышности и блеску, тогда как их тщедушные дети влачат жалкое существование, питаются сухими корочками черного хлеба, замешанного среди крайней нищеты и орошенного слезами горести и отчаяния? Нет, одна мысль об этом приводит меня в ужас, она просто невыносима.

Блюда, что вы сегодня видите на моем столе, доступны любому моему подданному, поэтому я обедаю с аппетитом. Ну, мой дорогой француз, почему вы молчите?»

«Великий человек, — отвечал я, охваченный неподдельным воодушевлением, — я восхищаюсь вами и испытываю радость!»

«Послушайте, — возразил мне Заме, — выражение, которым вы сейчас воспользовались, меня задело: оставьте величие деспотам, требующим преклонения, ибо они пребывают в уверенности, что не могут вызывать у окружающих никаких иных чувств. Вот почему, забыв о простых человеческих чувствах, внушить которые они, между прочим, и не в состоянии, деспоты требуют к себе почтения, хотя оно покупается за золото или оказывается им из страха перед их властью.

Ни один человек на земле не может претендовать на большее величие, чем то, каким обладают другие люди, поскольку природа сотворила всех равными. Тот же, кто желает выделиться из числа прочих, должен добиваться этого своими добродетелями. Жители острова называют меня своим отцом, а для вас я хочу стать другом. Разве вы не говорили, что я оказал вам некоторые услуги? Значит, я имею какие-то права на звание вашего друга? Настоятельно прошу вас даровать мне это право».

В разговор между тем вступили все присутствующие. Женщины, за немногим исключением, прекрасно говорили по-французски, беседу они поддерживали с остроумием, изяществом и непринужденностью. По платью они ничем не отличались от прочих горожанок, наряд их был скромным и вместе с тем изысканным.

Узкий жилет плотно облегал стан, необыкновенно гибкий и грациозный; сверху накидка из нежно-желтой ткани, которая, по-моему, превосходила по легкости и тонкости наш газ и прекрасно гармонировала с цветом волос; она мягкими волнами спадала вниз и скреплялась у левого бедра крупным узлом. Мужчины были одеты на азиатский манер; голову их венчал мягкий тюрбан весьма привлекательной формы; цвет тюрбана соответствовал цвету одежды.

На острове допускалось только три цвета платья: серый, розовый и зеленый. Серый предназначен для стариков, зрелый возраст одевается в зеленое, а розовый достается юношеству. Ткань платья — тонкая и нежная. Поскольку климат здесь неизменно теплый, одежда носится одинаковая во все времена года; ткань ее чем-то напоминает флорентийскую тафту. То же самое можно сказать и об одежде женщин. Ткани эти, включая и идущие на покрывала, изготавливаются в здешних мануфактурах из третьего слоя коры какого-то дерева, которое островитяне мне впоследствии показали. Оно чем-то напоминает шелковицу. Заме утверждал, что такие деревья растут только на их острове.

Двое граждан, объявивших ранее об обеде, оказались единственной прислугой; все проходило чинно, и обед завершился чуть ли не через час.

«Гость мой, — сказал Заме, поднимаясь из-за стола, — вы утомились; сейчас вам покажут вашу комнату. Завтра, поднявшись пораньше, мы еще успеем наговориться вдоволь. Я расскажу вам о том, какая форма правления установилась на острове, и вы поймете, что тот, кого вы приняли за государя, в действительности является лишь законодателем и другом народа. Я поведаю вам мою историю и вместе с тем позабочусь о том, чтобы вам была оказана та помощь, о какой вы просили. Рассказывать о себе друзьям — это еще не все, главное — проявлять заботу о них. Итак, я препоручаю вас одному из моих верных слуг, — продолжал Заме, повернувшись к гражданину, прислуживавшему за обедом. — Он проведет вас в спальню. Вы, вероятно, находите, что это слишком скромно, не так ли? У какого-нибудь финансиста вас сопровождали бы два лакея, облаченные в шитые золотом ливреи, а здесь с вами пойдет лишь один из моих друзей. Да, именно так я предпочитаю называть слуг. Траты финансиста объясняются общественными условностями, ложью, гордыней, эгоизмом, а этот человек прислуживает из уважения ко мне. До свидания».

Комната, где я обрел уединение, была простая и вместе с тем удобная и опрятная, как и все, что мне довелось увидеть в этом уютном доме.

Постель моя состояла из трех тюфяков, набитых высушенными пальмовыми листьями, доведенными до такого нежного состояния, что они походили на перья. Под тюфяками лежали циновки. Легкий балдахин, сотканный из той же самой ткани, из которой шьют себе покрывала местные женщины, был изящно прикреплен к стене. Под балдахином я мог не опасаться укусов какой-нибудь мошки, в это время года досаждавшей жителям острова.

В этой спальне я провел одну из самых восхитительных ночей с тех пор, как несчастья обрушились на мою голову. Казалось, я перенесся в храм добродетели и мирно отдыхал в тени ее алтарей.

На следующее утро Заме поручил своим слугам узнать, пробудился ли я ото сна. Обнаружив, что я бодрствую, они пригласили меня к хозяину. Встретились мы с ним в той же самой комнате, где он принимал меня накануне.

«Юный чужеземец, — сказал он мне, — я думаю, что вам приятно будет узнать историю человека, оказывающего вам гостеприимство. Надеюсь, вы с удовольствием послушаете о том, почему на краю света вам повстречался человек, говорящий на том же самом языке, что и вы, и к тому же знакомый с историей вашей родины.

Присаживайтесь и слушайте.

История Заме

В конце царствования Людовика Четырнадцатого, — начал Заме, — французский военный корабль, следовавший из Китая в Америку, открыл наш остров, до того времени неизвестный мореплавателям; с тех пор, правда, здесь никто более не показывался. Судовая команда провела на острове около месяца, основательно злоупотребляя наивностью его несчастного народа, слабого и неопытного. Моряки совершили множество преступлений.

В час отплытия некий молодой морской офицер, страстно влюбившийся в местную женщину, спрятался на острове, так что его соотечественники отправились в плавание без него. Когда судно скрылось из виду, офицер, собрав вокруг себя старейшин, обратился к ним с речью.

Его любимая женщина научилась уже с ним объясняться и, таким образом, выступала в качестве переводчицы. Офицер заявил, что он решил остаться на острове, поскольку сильно привязался к столь прекрасному народу. Вот почему он хочет избавить островитян от несчастий, которые несомненно на них обрушатся из-за того, что до Тамое добрались европейцы. Затем он показал местным старейшинам один участок на острове, где мы, к прискорбию, владеем золотой жилой.

“Друзья мои, — сказал он им, — вот что возбуждает алчность у моих соотечественников: этот презренный металл, не находящий в вашей стране никакого употребления и попираемый ногами, является вожделеннейшим предметом их страстей. Ради того чтобы добыть золото из