Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Тронутый столь искренней добротой, я все время порывался как-то проявить свою благодарность, но Заме, повернувшись лицом к жене, сказал ей по-французски (на этом языке он говорил постоянно):

«Мне крайне приятно, что вам удалось повидать европейцев; однако же будет очень жаль, если вы познакомитесь с принятым в их стране обычаем рассыпаться в благодарностях перед пришедшим им на помощь, как будто бы человек, оказывающий услугу, не должен быть признателен судьбе за возможность совершить доброе дело».

Тогда я поведал ему о наших нуждах…

«Вы все это получите, — отвечал мне Заме, — более того: на помощь вам я пошлю хороших помощников; вы, однако, ни словом не обмолвились о съестных припасах, в которых, по-видимому, испытываете потребность. Может быть, вы считаете, что я намереваюсь отдать их даром? Никоим образом, вы их у меня купите. Но вы ничего не получите, если не согласитесь погостить в моем доме две недели. Как видите, я менее деликатен, нежели вы.

Откровенность, крайне редко украшающая собой властителей, произвела на меня такое впечатление, что я пал перед ним на колени.

«Полноте, прекратите! — возмутился он, поднимая меня. — Зораи, — продолжал он, повернувшись к своей жене, — вот как они себя ведут с владыками: вместо того чтобы их любить, они воздают им почести. Пошлите же ваших людей на корабль, — повелел он затем, — там они уже найдут часть необходимых вам вещей; если чего-нибудь недостанет, пусть обращаются ко мне. Те, кто пожелает остановиться в городе, с моей стороны препятствий не встретят. Но вы и ваши офицеры будете ночевать только в моем доме, он, к слову сказать, удобный и обширный. Здесь я иногда принимаю друзей, к тому же в нем нет никаких придворных».

Заме отдал последние указания, и я принял его приглашение остаться. Однако офицеры, как я разъяснил Заме, обязаны ночью находиться на корабле.

«Прекрасно! — отвечал он мне. — Тогда я ограничусь вашим обществом; но завтра утром я приглашу офицеров на обед».

Попрощавшись, мои спутники откланялись.

Вскоре двое граждан, а они во всем напоминали тех, кого нам уже довелось видеть в городе, даже одежда была такая же — вплоть до цвета платья, — сообщили Заме, что к столу подано. Мы прошли в просторную комнату, где был по-европейски сервирован обед.

«Вот единственное неудобство, что нам придется претерпеть ради вас, — сказал мне гостеприимный хозяин. — Вам трудно будет привыкнуть к нашим обычаям, поэтому я приказал принести стулья, которыми мы-тоже иногда пользуемся, так что вам не следует о нас беспокоиться».

Потом, не дожидаясь благодарности с моей стороны, он расположился за столом рядом со своей женой. Меня пригласили сесть рядом, а шесть девушек заняли остальные места.

«Эти обворожительные особы, — указал мне Заме на трех подруг своей семьи, — пожалуй, могут навести вас на мысль о том, что я поклонник слабого пола. Вы отчасти правы, я действительно очень люблю женщин, но не так, как вы, вероятно, предполагаете. Законы моей страны разрешают развод, — продолжал он, взяв за руку Зораи, — но я люблю лишь мою дорогую подругу; клянусь, у меня не было другой женщины. Теперь я постарел, но молоденькие девушки продолжают мне нравиться, ведь у них столько достоинств! Друг мой, я твердо уверен в том, что человек, не обладающий даром любить женщин, неспособен руководить мужчинами».

— О! Вот выдающийся муж! — воскликнула госпожа де Бламон. — Я уже начинаю всем сердцем его любить. Надеюсь, за обедом вы не опасались, что вам придется отведать человеческого мяса, как то угрожало вам у того пакостного португальца.

— Вы правы, сударыня, — отвечал Сенвиль. — За столом вообще не подавали никакого мяса. Вся сервировка состояла из дюжины круглых низких чаш роскошного голубого японского фарфора, в которых лежали лишь овощи, варенье, фрукты и пирожные.

«Самый захудалый немецкий князь обедает богаче, чем я, не правда ли, мой друг? — улыбнулся мне Заме. — Желаете знать почему? Он насыщает более свою гордыню, чем желудок, воображая при этом, будто бы величие и великолепие заключаются в том, чтобы заколоть двадцать животных ради пропитания одного. Мое тщеславие удовлетворяется разными путями: я хочу чтобы меня уважали мои сограждане и любили мои близкие, я желаю творить добро, бороться со злом, содействовать всеобщему счастью — мой друг, только этим должно удовлетворяться тщеславие человека, по воле случая на какое-то время вознесенного над остальными людьми. Мы воздерживаемся от употребления в пищу мяса, но отнюдь не из-за религиозных убеждений — того требует от нас диета и гуманизм. К чему приносить в жертву наших братьев, когда природа и так дает нам достаточное пропитание? Разве можно поверить, будто для здоровья полезно набивать свои внутренности сгнившим мясом и кровью тысячи различных животных? Таким образом лишь поднимается уровень кислотности желудочного сока, что неизбежно приводит к повреждению и ослаблению внутренних органов, вызывает болезни и ускоряет приближение смерти. Пища, поданная вам, свободна от таких недостатков: испарения, проникающие к мозгу в результате пищеварения, очень легкие, поэтому нервные волокна ничуть не страдают. О мой гость, отведайте воды, посмотрите, какая она прозрачная, насладитесь ее свежестью. Вы не представляете, каких трудов мне стоит доставлять к столу здоровую воду. Но разве другая жидкость может идти с ней в сравнение и быть полезнее для здоровья? Не спрашивайте у меня теперь, почему я, в своем почтенном возрасте, продолжаю оставаться бодрым? Я никогда не злоупотреблял своими силами, много путешествовал, но невоздержанность была мне чужда, и я ни разу не отведал мяса.

Вы, вероятно, принимаете меня за последователя философа из Кротона,[40] — так вот, вы очень удивитесь, когда узнаете, что я поступаю так, вовсе не руководствуясь его учением; в моей жизни я придерживаюсь лишь одного правила: стараюсь собрать вокруг себя как можно больше счастья и начинаю с того, что делаю счастливыми других. Я прекрасно понимаю, что давно должен был извиниться перед вами, ведь я принял вас как-то буднично. Государь сидит за обеденным столом вместе с женой и детьми! Он отказывается содержать за свой счет четыре тысячи бездельников, для того чтобы брат короля или невестка короля давали отдельные обеды! Какая мелочность! Дурной тон! Не так ли выражаются у вас во Франции? Как видите, я владею вашим языком. О мой друг! Чувствительная душа, считаю я, испытывает жесточайшие страдания от несносной роскоши, ведь ради нее народ истекает кровью! Неужели вы думаете, что я вообще прикоснулся бы к еде, если бы знал, что золотые блюда, коими уставлен стол, радуют мой взор ценою счастья подданных,