Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Чувство сострадания здешним дикарям незнакомо совершенно, поэтому, пожалуй, они выглядят счастливее, чем мы. Они не понимают того, как можно горевать из-за потери родственника или друга — их смерть наблюдается ими с полнейшим душевным спокойствием. Друзей и родителей хладнокровно убивают, если их болезнь не оставляет надежд на выздоровление, а также когда они становятся слишком старыми. Такие убийства никому в преступление не вменяются. Дикари утверждают, что в тысячу раз лучше избавиться от тех, кто страдает, или тех, кто не приносит пользы, нежели позволять им страдать в этом мире.

Мертвых здесь хоронят следующим образом: труп просто закапывают под каким-нибудь деревом, без всяких знаков уважения и особых церемоний — в общем, о мертвеце не заботятся, подобно тому как мы поступаем с падалью. Да и зачем нужны наши пышные обряды? Если человек умер, то пользы от него не дождешься. А раз он ничего не чувствует, величайшая глупость думать, будто бы мы ему что-то еще должны, кроме того, как зарыть тело в первом попавшемся уголке земли. Иногда умершего съедают, если он, конечно, умер не от заразной болезни. Жрецы, однако, во всем этом участия не принимают. В остальном, они могут всячески притеснять население, но изымать плату за смехотворное право возвратить тело тем стихиям, из которых оно по воле природы и образовалось, они почему-то не додумались.

Понятия дикарей о загробных судьбах человеческой души отличаются неопределенностью. Прежде всего, они не верят, будто бы душа представляет собою отдельную от тела сущность. Дикари утверждают, что она является следствием физической организации, даруемой нам природой. Далее, получается, что та или иная организация тела неизбежно образует различные души, чем, к примеру, мы только и отличаемся от животных. По мне, такая система кажется вполне достойной не дикаря, а философа.

Искра разума, впрочем, быстро гаснет в густом тумане жалких и вздорных измышлений: они уверяют, будто смерть есть сон, по окончании которого все люди проснутся такими, какими они пребывали в этом мире, на красивых берегах таинственной реки, где каждый сможет удовлетворить любое желание, иметь белых женщин и пить сколько захочет. Эта фантастическая обитель одинаково легкодоступна и праведнику и грешнику, ведь добро и зло, по мнению дикарей, абсолютно не отличаются друг от друга; от человека вообще ничего не зависит, люди не властны над своей судьбой, следовательно, тот, кто создал мир, не может наказывать людей, исполнявших волю создателя… Все люди подвержены этому странному виду сумасшествия, так что почти в любом обществе носятся с нелепой мыслью о загробном существовании. Особенно странным кажется то, что для успешного усвоения этой химеры, порожденной гордыней, нужны усиленные занятия и глубокие размышления, хотя одно упоминание о ней вызывает смех. Кстати, эта нелепость безжалостно уничтожает на земле любое проявление счастья».

«Друг мой, — сказал я Сармиенто, — мне думается, что твои взгляды…»

«…по данному вопросу изменениям не подвержены, — отрезал португалец. — Воображать, будто бы какая-то наша часть остается жить после смерти, — значит предаваться приятной иллюзии, значит не слушать убедительные доказательства, диктуемые разумом и здравым смыслом. Различать в нас особую сущность можно, если только противоречить законам природы, если только отказаться видеть ее свойства. Природа способна сотворить все что угодно благодаря одному лишь разнообразию своих действий… Ах, если бы эта благородная душа действительно жила после нашей смерти! Что происходит с духовной субстанцией с изменением телесных органов? Растет ли она по мере увеличения наших сил? Дряхлеет ли в преклонные годы? Остается здоровой и крепкой, когда мы не испытываем страданий? Ну, а вдруг наше здоровье пошатнется, что тогда будет — она станет грустной, подавленной, унылой? Душа, неизменно повторяющая любые изменения телесной организации, не должна приниматься во внимание при обсуждении моральных проблем; мой друг, нужно быть глупцом, чтобы поверить хотя бы на миг, будто бы мы существуем по какой-то иной причине, нежели благодаря особому сочетанию образующих нас элементов. Изменяя этот состав, вы измените и душу; разъедините элементы — и все погибнет. Душа заключается в данных элементах, следовательно, она есть не что иное, как следствие, но отнюдь не самостоятельная, отдельная сущность. Душу в теле допустимо уподобить огню, пожирающему горючий материал: разве могут они существовать друг без друга? Огонь будет гореть без питающих его элементов? И наоборот, горючий материал сгорит без пламени? Ах, мой друг, успокойся же, наконец, и не думай о загробной судьбе своей души. Вряд ли она будет более несчастной, чем до того мгновения, когда твое тело обрело жизнь. Тебе не придется сетовать на то, что ты против воли какое-то время прозябал в этом мире, а до этого вообще не существовал».

Не дав мне времени на то, чтобы убедительно опровергнуть взгляды, одинаково противоречащие разуму и сердцу совестливого человека, столь несправедливые по отношению к могущественному Существу, одарившему нас бессмертной душой, посредством коей мы только и можем дойти до величественной идеи существования Господа, — ведь именно эта идея с логической необходимостью убеждает нас в естественности наших обязанностей как перед святейшим и всемогущим Богом, так и перед теми тварями, среди которых он нас поместил, — не дав, повторяю, мне вымолвить ни единого слова, португалец, не терпевший возражений, продолжил свои описания:

«Теперь ты знаешь нравы, обычаи и законы обитателей королевства Бутуа и легко угадаешь, какая мораль здесь господствует. Ни одно тираническое действие, ни одна жестокость, ни самый чудовищный разврат, ни вероломные нападения вовсе не считаются преступлениями. Стремясь оправдать свою свирепую тиранию, дикари уверяют, будто бы природа, создавшая людей неравными, тем самым повелела, чтобы одни беспрекословно подчинялись другим. Иначе между людьми не наблюдалось бы вообще никаких различий. Вооруженные подобными доводами, дикари притесняют жен; согласно их философии, женщины суть не что иное, как подчиненные мужчинам животные, следовательно, власть мужчин основывается на праве, подтвержденном самой природой. Необузданный разврат оправдывается следующим образом: человек, по мнению дикарей, отличается таким устройством, что вещь, приятная одному лицу, неизбежно вызывает отвращение у другого; поскольку же природа подчинила мужчинам слабые существа, которые поэтому обязаны удовлетворять все эти потребности, то ни одно из возможных действий мужчин при обращении с женщинами нельзя вменять в вину. С одной стороны, мужчина подвержен тем или иным склонностям, с другой — у него есть полная возможность эти склонности удовлетворить, откуда же следует, что природа, соединившая два указанных обстоятельства, будет оскорблена, если мужчина так или иначе воспользуется своими правами?

Мои слова, — продолжал португалец в