Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси

Тайком послал в Нодзири младшего брата, но случилось так, что как раз сегодня ночью дождь перестал лить и небо прояснилось, поэтому отец, охваченный беспокойством о затопленных полях, спросил о Сэнроку. Пришлось рассказать все как есть, ибо средства скрыть правду не было. Отец был вне себя от ярости, стал браниться: «Зачем ты послал его за медвежьей желчью, неужели и ты против меня?»

Тут мать, воспользовавшись случаем, завопила из спальни, да так, будто в доме никого больше не было, – что, мол, этот бездельник Исса послал Сэнроку, даже не дав ему позавтракать, ему, мол, все равно, что у брата во рту маковой росинки не было.

Горько мне стало чрезвычайно, но – делать нечего – ударился головой о пол, сложил руки и, обливаясь слезами, стал просить прощения за все прегрешения. Мало-помалу отец сменил гнев на милость.

Ободряет ли отец меня лаской или уничижает презрением – любое наставление его за счастье почитать должно, и смею ли я выказывать недовольство? К тому же, когда он гневался, голос его то и дело прерывался, с трудом повинуясь ему, – как было не пожалеть его?

Вчера вечером я приготовился к долгой разлуке с отцом, а сегодня утром, испытав на себе его гнев, радовался так, как не радуется и слепая черепаха, вдруг наткнувшаяся на плывущее бревно. Но вот солнце поднялось высоко, и вскоре приплелся брат.

1-й день 5-й луны

Небо безоблачное, в поле злаки суетливо шелестят колосьями, бутоны лилий внезапно обнаруживают алость и белизну лепестков, а люди шумят, сажая и пересаживая рис. В эту пору особенно нестерпимо смотреть на отца: обыкновенно такой бодрый и деятельный, теперь он почти не поднимается с постели. Дни стоят долгие, и уже с полудня он начинает маяться и то и дело спрашивает: «Ну как, не смерклось еще?» Сердце сжимается, когда представляешь себе, каково у него на душе.

2-й день

Отцу стало гораздо хуже, он очень страдает, мать же по-прежнему дуется и даже смотреть на него не хочет. Брат после раздела земли тоже злится. Пусть мы и не родные братья, но питать друг к другу такую черную злобу могут только давние, еще с прошлых рождений враги. Когда отец, жалея меня, ночью не сомкнувшего глаз, обращает ко мне ласковые слова: мол, поспи, отдохни немного или выйди, проветрись, – мать становится особенно груба со мной, начинает придираться по пустякам, совершенно забыв о правиле подчинения троим*. И что самое нелепое, она так мучает отца не иначе, как в отместку за то, что нелюбезный ее сердцу пасынок неотлучно находится подле его ложа. Но куда мне деваться, ведь не могу же я бросить его?

3-й день

Ясно.

Дзинсэки заявил, что у него нет больше лекарств, способных помочь отцу. Видя, что даже лекарь, на которого я уповал наравне с богами и буддами, отступился от нас, я вознамерился было, прибегнув к тайным обрядам и заклинаниям, просить о помощи небесных богов-защитников, но отец запретил мне пользоваться приемами приверженцев тайных учений. И что мне остается теперь? Сидеть сложа руки и ждать конца? Одна мысль о том противна мне, и я решил обратиться к лекарю по имени Дою из монастыря Дзэнкодзи и тотчас послал за ним. А сам считал минуты, уповая на то, что Дою удастся вернуть отца к жизни, ведь и у этой драгоценной нити бывает запас. Но Дою все не ехал, и, только когда зашло солнце и у ворот зажгли фонари, наконец появился его паланкин. Я сразу же провел лекаря к больному, но совершенно так же, как прежде Дзинсэки, он заявил, что нет даже одного шанса из десяти тысяч, что отец снова станет человеком этого мира.

Так оборвалась последняя нить, за которую я цеплялся, и я стал ждать рассвета, утешая себя тем, что, по крайней мере, отец еще может глотать.

4-й день

Сегодня отец выглядит совсем по-другому – у него прекрасный цвет лица, утром он просил есть. «Неужели вчерашнее лекарство вернуло его к жизни?» – подумал я и безмерно обрадовался.

Приготовив крахмальную пасту, поднес отцу, и он сделал из чашки три или четыре глотка. Тут даже Дою сказал, что ежели не будет резкого ухудшения, то через несколько дней больному может стать лучше, и у меня на душе полегчало. Дою собрался уезжать, и я проводил его до деревни Фурума.

Дождевые тучи разошлись к западу и к востоку, небо было изумительно прекрасным, вдалеке звонко и уверенно куковала первая кукушка. Возможно, она куковала и раньше, но с тех пор, как отец заболел, я, забывая обо всем на свете, денно и нощно ухаживал за ним, душа моя пребывала в смятении, и мне казалось, что сегодня я слышу ее впервые.

О, кукушка,

И у меня сегодня

Легко на душе.

* * *

«Проветрись!» —

Отец отпустил. Над воротами

Сияет луна.

Сегодня день посадки риса, он бывает раз в году, поэтому все домашние вместе с нанятыми ради этого случая работниками и слугами ушли в поле, и у ложа больного остался один я. Когда солнце скрылось за стеной и пришло время обеда, отцу подали еду в спальню, ведь люди обыкновенно сторонятся тех, кто страдает каким-нибудь недугом. Брат сказал, что умри отец сегодня, ему было бы обеспечено удачное перерождение. Он едва не добавил, что глупо так задерживаться в этом мире. А ведь родители и дети не встречаются дважды, поэтому даже сто лет прожить рядом – и того мало. Дикие свирепые тигры – и те не пожирают своих родителей, а столь нелюбимые людьми вороны в течение пятидесяти дней кормят отца и мать в благодарность за прежние заботы. От человека же мы вправе ожидать еще большего. Можно ли так беспощадно, с такой жестокой уверенностью говорить подобное? Мне стало жаль отца, и, повесив фонарь, я принялся растирать ему голову и ноги.

5-й день

Лекарство очень помогает отцу, и я полагаю давать его еще некоторое время. Сегодня, раздувая огонь, я время от времени взглядывал на спокойно спящего отца и, радуясь прекрасному цвету его лица, поздравлял себя с тем, что девять из десяти – за полное выздоровление. Позже-то я понял, что мне просто слишком хотелось видеть его в добром здравии.

Когда же

К моим ногам подползла

Эта улитка?

6-й день

День выдался