Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси

* *

Всю ночь напролет

Спиной ощущаю холод.

Щели в стене.

* * *

Зимняя стужа.

На все колодцы в деревне

Навешены замки.

На собственную глядя фигуру…

Взгляд благосклонный,

И тот заметит мгновенно:

«Продрог до костей!»

* * *

В пустую книгу*

Имя свое вписываю.

Холода!

* * *

Вечерние сумерки.

О чем-то с землей шепчутся,

Падая, листья.

* * *

Котенок-шалун

Тихонько трогает лапкой

Упавший листок.

* * *

К костру моему

Ветер принес откуда-то

Горстку листьев.

* * *

Будто бы крылья

Вырастают вдруг у монет —

Кончается год.

* * *

Клюв свой раскрыв,

Запеть не успел крапивник.

Кончился день.

* * *

Редьку достав,

Прохожему этой же редькой

Путь укажу.

* * *

Зимнее одиночество.

Ночью невольно прислушиваюсь

К шуму дождя в горах.

* * *

Случайно сойдясь,

Перемываем соседям косточки.

Зимнее одиночество.

* * *

Тлеют угли.

Вода – тин-тин – в котелке.

Ночной дождь.

* * *

Будто от каждого взгляда

Все меньше и меньше становится

Мешок с углем.

* * *

Вспыхнут вдруг жарко —

Будто в гостях я, не дома —

Угли в очаге.

* * *

До нитки промок

Даймё*. Гляжу на него, сидя

У теплой жаровни.

* * *

Умиротворенно

Сияют после большой уборки

Вечерние фонари.

* * *

Новогодняя ярмарка.

«Ну, а ты-то чего здесь забыл?» —

Удивляются люди.

Разное

* * *

Луна, цветы…

По жизни вот уже сорок девять лет

Шагаю бесцельно.

* * *

Птенец журавля!

И у тебя из сотен веков

День позади.

Последние дни отца

Дневник

23-й день 4-й луны*

Сегодня над головой сияет ласково-чистое безоблачное небо, а в горах кричат первые кукушки. Отец поливал ростки баклажанов, потом, видно о чем-то задумавшись, прилег, да так, что оказался на самом солнцепеке.

«Зачем вы здесь лежите?» – сказал я и, обняв отца, помог ему подняться. Позже я понял: это был первый признак того, что скоро отец станет землей под кустами полыни. Возможно, день тот вообще был несчастливым, отцу все что-то неможилось, его била лихорадка, тело горело, как в огне, и, когда подали рис, он не мог проглотить ни зернышка. «К чему бы?» – испугался я, и сердце у меня упало, но никаких средств помочь отцу не было, оставалось только растирать его.

24-й день

Ясно. От своего друга Тикуё принес лекарство и дал отцу.

25-й день

То облачно, то ясно. Отцу с каждым днем все хуже. Нынче утром не мог проглотить ни ложки рисового отвара, только и остается надеяться, что на лекарство, которое он принимает ежедневно по капле. Целый день отец пролежал в расслабленности чрезвычайной, временами корчась от невыносимой боли. Право, куда легче болеть самому, чем находиться рядом с больным.

26-й день

Ясно. Пригласил к отцу Дзинсэки из деревни Нодзири. Тот и не пытался обнадеживать. «Пульс весьма слаб и неровен, – сказал он. – Боюсь, что это скрытая форма кишечной горячки, и благоприятный исход возможен лишь в одном случае из тысячи».

Сердце у меня оборвалось, я ощутил такое отчаяние, словно попал в пустую ладью, несущуюся куда-то по воле волн, но не время было предаваться унынию, и я стал насильно поить отца лекарством.

Сегодня у нас будет ночевать тетка из Нодзири.

27-й день

День еще более унылый, дождь льет такой, что и жить не хочется. Вот что прислал мне мой друг Тикуё:

Летний ливень.

«Ну и льет!» – вздыхаю, на небо

Глядя из-под руки.

28-й день

Ясно.

Сегодня день поминовения Учителя*, и утром отец принялся полоскать горло*. Я просил его не делать этого, ведь у него мог снова подняться жар, но он упорствовал и, как обычно, обратившись к Будде, начал читать сутру. Голос его звучит еле внятно. Больно смотреть на него, так он ослаб.

29-й день

Чем хуже становится отцу, тем, очевидно, больше тревожит его мое, сироты, будущее, во всяком случае, он возымел намерение разделить владения свои между обоими сыновьями, и тут же, с трудом переводя дыхание, объявил, что поля в Накадзима и в Кавара оставляет младшему сыну. Однако Сэнроку это пришлось не по нраву, и он воспротивился воле отца. Кончилось ссорой. Глаза людей застланы туманом алчности, коварства, лести, потому-то и возникают меж ними раздоры. Право, дурно устроен мир людей, он загрязнен пятью сквернами*, живущие в нем пекутся лишь о собственных благах, пренебрегая заботами о родителях.

Вечером у отца был особенно плохой пульс, и, не желая оставлять его одного, я попросил лечь с ним младшего брата, ибо, хотя Сэнроку и воспротивился воле отца, он все-таки его сын, в его жилах течет отцовская кровь, и теперь, когда отец подошел к своему пределу, брат не может не испытывать сожаления, и я хорошо представляю себе, каково у него на душе. Посмотрев на отца, который лежал, отвернув лицо от света лампы, я понял, что он всю ночь будет мучительно задыхаться и кашлять, и сердце мое болезненно сжалось, но я постарался обрести утешение в мысли, что отлив уже кончается*.

Отец сказал, что не прочь попробовать медвежью желчь, которая, как говорят, есть у лекаря из Нодзири, но идти туда не меньше ри*, и я побоялся оставлять отца одного, тем более что мать* с ним в ссоре.