Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

а они, как правило, предпочитают наслаждаться одни, — менее счастливы в сравнении с тобой, хотя вряд ли кто назовет их деликатными. Какой-нибудь султан приказывает доставить ему удовольствие, вовсе не заботясь о том, будет ли оно разделено кем-либо еще.[25] Кто знает, может быть, некоторые личности с утонченной организацией найдут в этой хваленой деликатности лишь вред ожидаемым удовольствиям? Подобные максимы, которые тебе представляются ложными, имеют какое-то рациональное основание. Спроси у Бен-Маакоро, почему он свирепо наказывает женщин, разделивших с ним любовные удовольствия. И он ответит тебе — причем точно так же тебе ответили бы и дурно воспитанные на твой взгляд обитатели еще трех частей света, — что если женщина наслаждается в объятиях мужчины, то она меньше всего в это мгновение думает об удовольствии последнего. Отвлекаясь подобным образом от удовольствия своего господина, она занята собою одною и уклоняется от обязанности заниматься исключительно мужчиной. Тот, кто хочет получить полное удовольствие, должен заботиться лишь о себе, ведь то, что женщина отнимает для себя от общего объема наслаждений, всегда происходит за счет обкрадывания мужчины. В мгновения страсти мужчина обязан не отдавать, но брать. Поскольку чувство, получаемое от дарованного блага, — исключительно моральное, то испытывать его, следовательно, могут лишь люди определенного сорта. Между тем чувство, получаемое от приобретенного блага, — физическое, оно с необходимостью доступно всем людям. И это последнее качество делает его куда более предпочтительным, нежели некое удовольствие для избранных. Одним словом, удовольствие, которое ты вкушаешь с пассивным объектом, является полным, ведь его испытывает только деятельный участник акта, и в этот момент оно переживается намного острее».

«Но тогда следует утверждать, что любовь со статуей значительно приятнее, чем с женщиной?»

«Ты совсем меня не понимаешь; эти люди находят особое наслаждение в том, что их искусительница-женщина могла бы разделить с ними утехи любви, но условия, в которых она оказывается, не позволяют ей делать это. В этом случае природные способности женщины, не будучи реализованными, лишь удваивают ощущения злого демона-мужчины».

«Право же, мой друг, но я вижу здесь лишь стремление к тирании, к тому же отягощенное софизмами».

«Никаких софизмов. Тирания, согласен. Но кто сказал тебе, будто бы тирания не увеличивает удовольствие? Ощущения лишь дополняют и усиливают друт друга: гордость — качество духовное, но она обостряет чувство, а деспотизм, сын гордости, способен подобно ей делать наслаждение более острым.

Посмотри на животных, разве ты не видишь с каким соблазнительным превосходством ведут себя самцы. А их чувственный деспотизм, от которого ты столь глупо отказываешься: взгляни как властно они наслаждаются самками, как неохотно позволяют разделять охватившие их чувства, с каким безразличием они уходят после удовлетворения желания. На их примере не преподает ли нам природа поучительный урок? Давай теперь упорядочим наши рассуждения относительно воздействия природы. Пожелай она того, чтобы в любовных утехах мы чувствовали себя одинаково, то и другие создания были бы сотворены подобно нам; однако же мы наблюдаем обратное. Итак, установив наличие неравенства, твердо зная, что один пол превосходит другой, как усомниться в доказательствах намерений природы? Сила, превосходство, неизменно демонстрируемые тем, кто ими обладает, разве не проявляются они как в любовном акте, так и в прочих действиях?»

«Я думаю совершенно иначе. Грустными становятся наши наслаждения, коль скоро мы не разделяем их с женщиной. Эгоизм меня пугает, я считаю его бедствием, наказанием, выпадающим на долю человека вредного и жестокого, проклятого остальными людьми. Женщина должна оставить эгоиста, ведь он, будучи неспособен ощущать обоюдную радость, отнюдь не содействует ее счастью».

«С такими трусливыми принципами никогда не выйдешь из детского возраста. Так ничего не достигнешь. Если не хватает смелости для того, чтобы рассеять густой туман предрассудков, в этом тумане и умрешь».

«Но к чему поступать таким образом, ведь от этого страдает добродетель?»

«Добродетель, неизменно выгодная для других и вредная для нас, не особенно важна. Мы должны руководствоваться исключительно истиной. И если, к прискорбию, выяснится, что истину можно найти лишь причинив ущерб добродетели, не лучше ли несколько уклониться от последней, чтобы выйти на свет, а не блуждать наивным простаком в тумане заблуждений?»

«Я предпочитаю остаться слабым, и добродетельным, но не превратиться в наглого развратника. Пройдя опасную школу при дворе мерзкого чудовища, душа твоя испортилась».

«Нет, это всего лишь деяние природы, одарившей меня такой энергической организацией, причем, как мне кажется, сила моя с возрастом увеличивается. Вот почему мне трудно примириться с общепринятыми предрассудками. То, что ты называешь извращением, на деле следует из самого моего существования. В этих философских системах я всегда находил счастье и ни разу не испытал угрызений совести. Благополучно двигаясь по пути зла, я вполне убедился в отсутствии каких-либо непреложных норм человеческих поступков. От пылающего огня страстей я зажег факел философии, и свет его позволил мне увидеть, что главнейшим законом природы является разнообразие всех ее творений. Равновесие, поддерживающее мировой порядок, возникает исключительно благодаря противоречиям. Зачем оставаться добродетельным, сказал я сам себе, ведь зло так же необходимо, как и добро? Любое деяние природы приносит пользу, следовательно, все человеческие поступки оказываются вполне оправданными. Итак, я очень легко могу причинять зло себе подобным, оставаясь добродетельным в глазах природы. И зачем тогда мне беспокоиться?»

«Ах! Разве люди не накажут тебя за такие оскорбления?»

«Человек пугливый неспособен наслаждаться».

«Презирая людей, мы неизбежно восстанавливаем их против себя, а поскольку общий интерес всегда перевешивает интересы частного лица, тот, кто преследует исключительно собственную выгоду, пренебрегает обязанностями по отношению к другим, прислушивается только к своим желаниям, непременно погибнет, ведь падение будет подстерегать его на каждом шагу».

«Гибели можно избежать при помощи хитрости, так что человек искушенный не испугается опасностей. Мой друг, положи мне руку на сердце: вот уже пятьдесят лет как оно находится во власти порока и, тем не менее, бьется совершенно спокойно».

«Это спокойствие развратника, привыкшего руководствоваться ложными нравственными правилами, природа здесь абсолютно ни при чем, рано или поздно она отомстит тебе за все оскорбления».

«Допустим, но, глядя на небеса, я спокойно ожидаю начала грозы. Я не собираюсь прятаться от молнии, напротив, мужественно иду ей навстречу».

Мы вошли в предоставленное мне жилище.

Оно являло собою примитивную хижину, разделенную решетками из прутьев на три или четыре комнаты. Там я обнаружил нескольких негров, которых правитель послал ко мне в качестве слуг. Негры получили приказ узнать, не требуются ли мне еще и женщины. Я отвечал отрицательно. Попрощавшись с португальцем, я сказал слугам, что хочу немного отдохнуть.

Как только меня оставили в покое,