Мудрец сказал… - Лао Шэ

– Что у тебя стряслось, старина Чжао, расскажи! – попросил У Дуань.

– Все из-за тебя, почтенный У! Чуть человека не убил!

Мудрец с унылым видом сел на кровати.

– Какого человека?!

– Да этого старого мерзавца Вэя! Будь у меня с собой пистолет, я застрелил бы его на месте!

Оуян расхохотался.

– Э, да ты, кажется, оплошал?

– Послушай, Оуян, лучше не зли меня, а то я за себя не ручаюсь! Что значит «оплошал»?! – Мудрец даже побледнел от злости.

Оуян Тянь-фэн сразу напустил на себя серьезный вид и присел на кровать, подперев рукой щеку.

– Ничего, старина Чжао! – бодро выпрямившись, произнес У Дуань. – Предположим, один путь отрезан, но ведь есть и другие пути. Нечего считать эту уродину единственной благодетельницей!

Мудрец кивнул, но промолчал.

У Дуань чувствовал себя очень неловко, особенно перед Оуяном, потому что считал и себя в какой-то мере виноватым в провале Мудреца. Оуян же ощущал себя на вершине блаженства, торжествующе поглядывал на У Дуаня, однако делал вид, что утешает Мудреца.

– Ну, что же все-таки произошло, старина Чжао, расскажи! – молил Мудреца У Дуань. – Я найду способ исправить дело!

От огорчения желтое лицо У Дуаня стало совсем темным. Видя, как У Дуань расстроился, Мудрец решил, что молчать больше нельзя.

– Много людей я повидал на свете, но такого мерзавца, как этот старикашка Вэй, встретил впервые! Одна его козлиная бородка чего стоит! Да и вообще он типичный шпион.

У Дуань с готовностью кивнул, а Оуян еле заметно улыбнулся.

– Вы только подумайте, – сжимая кулаки, прохрипел Мудрец, – не успели мы с ним познакомиться и сказать друг другу два слова, как он затряс своей головенкой и спрашивает: «А вы учились муниципальному делу?..»

– Что же ты ответил?

– «Нет», – говорю. Тогда он заявляет: «Как же вы собираетесь работать в муниципалитете?»

– Вредный старикашка! – захохотал Оуян.

У Дуань в сердцах сплюнул.

– Я возразил: «Не похоже, чтобы все служащие муниципалитета понимали в муниципальном деле». А он говорит – что бы вы думали? – «Да, но муниципалитет пока еще не опустился до такой степени, чтобы принять вас!» Я хотел трахнуть его чашкой по кумполу, чтобы выбить его дрянные мозги, но подумал, что не стоит мараться об эту полудохлую тварь, и ответил: «Я и без муниципалитета отлично проживу, да и вообще не умру с голоду без работы!» Сказал и пошел. Старый хрыч потащился было меня провожать, но я даже не оглянулся – пусть хоть сгниет!..

Глава девятнадцатая

Когда Мудрец спрашивал У Дуаня: «Где Оуян?» – тот холодно отвечал: «Понятия не имею!» Когда он спрашивал Оуяна об У Дуане, Оуян презрительно поджимал губы. Но вот однажды У Дуань шепнул Мудрецу на ухо: «Ты что думаешь? Голову даю на отсечение, что Ван путается с Оуяном!» – а Оуян при первом же удобном случае взял Мудреца за руку и доверительным тоном, в котором таилась угроза, произнес: «Если ты будешь волочиться за этой уродиной Вэй, я тебя просто прирежу!»

Когда все трое оказывались вместе, кто-нибудь один (конечно, не Мудрец) под благовидным предлогом норовил улизнуть. Мудрец досадовал, но не знал, что делать. Если ему все-таки удавалось их собрать, они улыбались друг другу и трудно было предположить, что дружба их дала трещину. На самом же деле они ранили друг друга этими улыбками, словно ножами, и Мудрец от этого страдал, не находя слов, чтобы выразить свои мучения.

– Старина Чжао, приглашаю тебя обедать! – сказал У Дуань, улучив момент, когда Оуяна не было в пансионе.

– А Оуян? – спросил Мудрец, но тут же осекся. – Ладно. Куда пойдем?

– Это уж ты сам выбирай – я у тебя в долгу. Порядочные люди приглашают друг друга по очереди. Я, например, не могу вечно есть за чужой счет. Ха-ха-ха!

Мудрец знал, кто «вечно ест за чужой счет», но слышать ему это было еще тягостнее, чем самому прослыть иждивенцем, и он натянуто улыбнулся:

– Пойдем в «Восточное спокойствие»!

– Прекрасно! Послушай, я хотел бы еще пригласить Ли Цзин-чуня. Не возражаешь?

На лице У Дуаня было написано, что о возражении и речи быть не может. И хотя Мудрец очень не любил бывать в обществе Ли Цзин-чуня, ему пришлось согласиться, потому что У Дуань смотрел на него с таким видом, словно в любой момент готов был вытащить из кармана бомбу.

– Очень хорошо, я давно не видел старину Ли и ужасно по нем соскучился! К тому же ты сегодня хозяин, значит, и гостей волен сам выбирать!

У Дуань ринулся к телефону и стал звонить Ли Цзин-чуню. Тот, по счастью, оказался дома и, немного поколебавшись, обещал прийти прямо в ресторан.

Уже наступила пора летних каникул. Солнце, горячее, как переполненная углями печь, раскалило пыль на дорогах, точно вулканический пепел. Призывно кричали торговцы кислым сливовым отваром; мороженщики звонко стучали своими лопаточками, и от этих звуков у людей становилось еще суше во рту. Бродячие собаки неподвижно лежали под навесами, высунув языки и часто дыша. Только рикши и дворники еще шевелились, словно хотели показать, что человеческая жизнь похуже собачьей. Дворники ровным и тонким слоем расплескивали по улице воду, но она сразу высыхала, оказываясь такой же бесполезной, как испорченный экземпляр «Изречений и бесед», с помощью которого иные правят Поднебесной.

Когда У Дуань с Мудрецом пришли в «Восточное спокойствие», Ли Цзин-чунь уже ждал их. Он был в чесучовой студенческой форме и парусиновых туфлях, которые шокировали его приятелей не меньше, чем если бы им довелось увидеть Чжугэ Ляна, одетого в европейский костюм.

– Гм, что за странный наряд, дорогой Ли! – промолвил Мудрец, пожимая ему руку.

– Здравствуй, старина Чжао, – ответил Ли Цзин-чунь. – В последний раз мы виделись почти три месяца назад, на вечере в женском союзе!

Услыхав о женском союзе и вспомнив старика Вэя с его сухопарой дочкой, Мудрец чуть было не отказался от обеда, но Ли Цзин-чунь уже обратился к У Дуаню:

– Давненько я не был в ресторане. Спасибо, что вытащил меня!

– Не стоит, прошу тебя быть моим гостем! – ответил У Дуань, не спуская глаз с парусиновых туфель и студенческой формы Ли Цзин-чуня. Он долго крепился, потом не выдержал и спросил: – Ты, наверное, поступил в какое-нибудь реформированное учебное заведение? Боюсь, что белые туфли и чесучовый костюм выглядят слишком по-иностранному!

Ли Цзин-чунь усмехнулся:

– Все это не так просто. Ты ведь сам всегда одевался по-европейски и воображал, будто постиг самую суть европейской культуры. А носить китайский халат – значит, по-твоему, хранить верность национальной культуре? Я