Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Письмо двадцать второе

АЛИНА — ВАЛЬКУРУ

Вертфёй, 15 сентября

Пишу Вам кратко. Один Господь ведает, в каком волнении я теперь нахожусь! Вчерашний вечер обещал быть спокойным… Мы ждали Вашего письма. Софи понемногу поправлялась. Я устроилась между лучшей из матерей и моей дорогой, несчастной сестрой (я ее горячо люблю), осыпая ласками их обеих. Бедняжка Софи начала отходить от пережитых ею невзгод, радуясь перемене судьбы; она плакала вместе с нами. Эжени, Детервиль и госпожа де Сенневаль читали на другом конце гостиной и время от времени бросали умильные взгляды на открывавшуюся их взорам живописную группу, которую мы собой представляли. Но вот госпожа де Сенневаль, сидевшая возле окна, внезапно прервала чтение и вымолвила в смятении: «Я слышу шум подъезжающей кареты».

Прислушавшись, мы убедились в правоте ее слов. Матушка немедленно спрятала Софи в комнате, отведенной одной из служанок. Не успела она к нам вернуться, как во двор действительно въехала почтовая карета. Прислуга вышла навстречу гостям и осветила прибывших факелами. Мой друг, я узнала своего отца и жестокосердного Дольбура. Рука отказывается выводить их имена. Эти люди приехали, презрев собственные обещания. Но зачем? Знают ли они о том, что Софи находится у нас? Каковы их намерения? Что они собираются делать? Кровь стынет у меня в жилах… Сил достанет лишь на то, чтобы послать Вам поцелуй. Я передаю записку Детервилю: он позаботится о ее доставке.

Приписка Детервиля

Я запечатываю письмо в спешке: почтари, привезшие сюда известных злодеев, обещают передать тебе письмо прямо в руки, так что оно дойдет до адресата тремя днями ранее обыкновенного. Валькур, действуй без всякого страха. Во время твоих розысков нашим развратникам лучше быть здесь, чем в Париже. Лица у них, между прочим, выглядят не такими злодейскими, как я предполагал ранее: до сих пор на них мне удалось прочитать лишь порядочность и благопристойность. Состояние госпожи де Бламон ужасное… Она нас покинула, сославшись на головную боль. Госпожа де Сенневаль, Эжени и я, готовые ко всему, берем на себя все хлопоты. Я буду продолжать вести свой дневник, так что ты узнаешь о любых изменениях сразу же, как только они произойдут.

Праведное Небо! Если бы люди, рождаясь на свет, знали о подстерегающих их горестях и если бы от них к тому же зависело возвращение в небытие, нашелся ли бы тогда хоть один человек, пожелавший вступить в жизнь!

Письмо двадцать третье

ДЕТЕРВИЛЬ — ВАЛЬКУРУ

Вертфёй, 20 сентября

О Валькур! Положены ли какие-либо пределы порочному лицемерию? Можно ли судить по глазам человека развращенного о правдивости его речей? Говорит ли он искренно? Или же его слова и действия продиктованы наглым лукавством? С помощью каких средств подобрать ключ к душе злодея? Ведь ложь вошла у него в привычку, поэтому трудно понять, когда именно он лжет, а когда говорит правду. Итак, до окончательного выяснения нашего вопроса я просто не в силах сообщить тебе что-либо определенное. Я буду рассказывать, а ты делай выводы.

Вечером 14 сентября утомленные дорогой путешественники обменялись с нами ничего не значащими любезностями, справились о последних новостях и, плотно поужинав, отправились спать. Мы же, отправив письмо, в тревоге провели бессонную ночь: добродетель, как правило, трепещет от страха, зато порок самонадеянно предается покою.

Утром 15 сентября президент подвел своего друга к спальне дочери. Алина поднялась очень рано. Накануне мы договорились, что она подойдет к моей двери и получит от меня записку. Затем она снова легла в постель.

Президент поинтересовался, почему она еще лежит, ведь день уже в разгаре.

Крайне изумленная столь ранним визитом, Алина отвечала, что, к сожалению, не может отворить дверь; но она готова позвонить прислуге, а пока в ее комнату входить нельзя. Президент, не отличающийся избытком деликатности, продолжал настаивать.

«Надо быть снисходительнее, — ворчал он за дверью, — когда принимаешь у себя родного отца и будущего супруга. Открывайте, Алина, и ничего не бойтесь».

«Правда, я не могу, ведь я еще в постели».

«Ну и что? Дочь моя, откройте дверь, иначе я рассержусь».

Рассудительная Алина последних слов уже не услышала: закутавшись в одеяло, она проворно сбежала по узенькой лестнице из своей комнаты в покои госпожи де Бламон. Президент, не привыкший к сопротивлению, пригрозил взломать дверь, если ему сейчас же не отворят. Перепуганная Алина, между тем, уже сидела возле кровати своей матушки. Де Бламон намеревался претворить угрозы. в жизнь, когда посланная за ним служанка предложила ему пройти в покои госпожи, где был приготовлен завтрак.

Будучи вынужден описывать тебе поступки двух развратников, я не смогу не остановиться, как это ни прискорбно, на ряде непристойных подробностей; надеюсь, ты проявишь ко мне снисхождение. Повествование, лишенное красок, не моя стихия: если уж порок обратил на себя мое внимание, то я рисую его самыми яркими тонами, и чем отвратительнее он будет выглядеть — тем лучше: я отнюдь не склонен облагораживать негодяев с помощью цветистых оборотов речи.

Кстати сказать, за президентом послали первую попавшуюся под руку служанку. Она оказалась девушкой смазливой, с белоснежной кожей и привлекательными глазками. На службу ее приняли совсем недавно. Дверь в соседнюю комнату находилась рядом и была полуоткрыта; схватив служанку за руку, президент, сопровождаемый Дольбуром, втолкнул девушку в комнату и уже собирался было закрыть дверь на ключ. Однако проворная горничная, догадавшись о намерениях мужчин, ловко от них ускользнула и поспешно кинулась бежать к своей хозяйке. Оба насильника не замедлили явиться вслед за нею: они сообразили, что таким образом им легче будет опровергнуть возможные обвинения, выдав свое поведение за шутку.

Итак, наши враги были выбиты с выгодных позиций, а Алина успела вернуться к себе в комнату. Этим господам пришлось иметь дело лишь с женой президента.

«Ваши служанки, сударыня, — сказал де Бламон, входя в комнату, — какие-то Лукреции; право же, они обладают добродетелями жительниц Древнего Рима. Я полагал… Вы, впрочем, знаете, что я не очень-то склонен расстраиваться из-за глупостей такого рода. Да, рискнул вот захватить из города своего старого друга. Но скука деревенской жизни… Его надо было как-то развеселить… И давно у вас служит эта неприступная весталка? — спросил он, указывая на служанку, находившуюся рядом с госпожой. — Она недурна… Сколько вам лет, мадемуазель?

«Девятнадцать, сударь».

«Поистине, это неплохо; глаза мне нравятся, они обещают многое!»

Госпожа де Бламон в смущении сказала:

«Иди, иди, Огюстина, разве ты не понимаешь, что господин