Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

нас определенные ограничения, и мы просто вынуждены держать вас взаперти. Рядом с Розой ты видела старуху — она обязана наблюдать за вами обеими и, кроме того, отвечать за ваше поведение. Предупреждаю тебя: малейшая шалость, или попытка к бегству, или неповиновение будут жестоко наказаны. Со мной ты обязана вести себя почтительно и любезно. Существующая между нами разница в возрасте не оставляет надежд на взаимную любовь, да она мне вовсе и не требуется. Однако то добро, что я собираюсь для тебя сделать, позволяет рассчитывать на твою полную покорность, как если бы ты была моей законной женой. Тебя будут кормить и одевать. В месяц будешь получать по сто франков на разные прихоти. Согласен, сумма достаточно скромная. Но к чему излишества в том месте, где тебя удерживают силой? Между прочим, у меня накопилось и немало других обременительных расходов. Ты ведь не единственная моя содержанка. По этой причине я не смогу встречаться с тобой чаще трех раз в неделю, остальное время живи себе спокойно, развлекайся с Розой или со старой Дюбуа. Каждая из них отличается качествами, которые помогут тебе рассеять скуку. Отбрось прочь сомнения, моя крошка, и скоро ты почувствуешь себя счастливой".

Закончив свою многословную речь, господин де Мирвиль улегся на кровать и приказал мне разделить с ним ложе.

Сударыня, позвольте опустить здесь занавес, ведь и того, что уже было сказано, вполне достаточно. Вы видите, какая злая судьба выпала на мою долю. Несчастья мои казались тем страшнее, что я никак не умела от них защититься. Единственный человек, на чью помощь я могла бы рассчитывать, мой родной отец, обладающий всей полнотой власти надо мною, принудил меня подчиниться необходимости и к тому же сам преподал мне уроки разврата.

Днем, когда эти господа нас покинули, я поближе познакомилась с экономкой и моей товаркой. Судьба Розы ничем не отличалась от моей, только что подруга была на полгода старше. Как и я, она ранее проживала в деревне на воспитании у своей кормилицы; ее привезли в Париж всего три дня тому назад. По характеру же мы с Розой нисколько не походили друг на друга, что и помешало впоследствии нашему сближению. Ветреная, бессердечная, бесстыдная, лишенная каких бы то ни было нравственных принципов, она беспрестанно оскорбляла мою врожденную стыдливость и целомудрие. Добродетельному человеку трудно ужиться с живым воплощением порока, но мне не приходилось тогда выбирать: нас соединяли узы несчастья, но не дружбы.

Дюбуа обладала всеми недостатками своего звания и возраста. Высокомерная, сварливая, злобная, она явно отдавала предпочтение моей подруге. Вы прекрасно понимаете, что и с Дюбуа меня ничто не могло связывать. Оставаясь в том доме, я проводила в своей комнате за чтением книг столько времени, сколько мне удавалось освободить от общения с моими соседками. Читать я любила, так что легко могла заполнить этим занятием свободное время. Между прочим, господин де Мирвиль отдал приказание снабжать меня книгами в меру моих потребностей.

Жизнь наша была заключена в железные рамки строгого распорядка. Прекрасный сад служил местом приятных прогулок, однако за ограду мы никогда не выходили. Двое друзей с завидной регулярностью встречались в этом домике три раза в неделю, мы вместе с ними ужинали, а затем они в течение трех часов предавались любовным утехам, причем на глазах друг у друга. После того мужчины расходились по своим покоям, а мы следовали за ними. Остаток ночи все спали».

«Какая распущенность! — прервала рассказ госпожа де Бламон. — Уму непостижимо! Отцы — на глазах у дочерей!»

«Любезная подруга, — остановила ее госпожа де Сенневаль, — не будем тратить время на осуждение этого ужаса, возможно, несчастная девушка расскажет нам и не о таких злодействах».

«Что вы имеете в виду? Разве мы уже не знаем о главном? — встрепенулась госпожа де Бламон. — Мадемуазель, — продолжала, несколько покраснев, эта поистине добродетельная и достойная уважения женщина, — не знаю, как лучше выразиться, но не случалось ли порой чего-нибудь еще более страшного?»

Софи, по всей видимости, не поняла заданного ей вопроса. Тогда госпожа де Бламон поручила мне тихо объяснить ей смысл сказанного.

«Что-то похожее на ревность руководило поведением друзей, вероятно, это была единственная преграда, удерживавшая их от того, на что вы намекнули, сударыня, — продолжала Софи, — лишь такое чувство хоть как-то объясняет их некоторую сдержанность… Добродетель, разумеется, никогда не будет управлять подобными душами. Я понимаю, осуждать своего ближнего дурно, особенно без веских на то оснований, но все эти странности, бесстыдные поступки, полностью уверили меня в крайней распущенности двух названных субъектов. Если же говорить о сдержанности, или скромности, проявленных ими в том вопросе, о котором мы сейчас рассуждаем, то они, по моему глубокому убеждению, объясняются чувством, победившим даже их склонность к разврату. Я имею в виду ревность, ведь в ревности такие люди не знают себе равных».

«Вряд ли можно предполагать ревность у людей, ведущих такой распутный образ жизни, о каком вы нам подробно рассказали», — возразила госпожа де Сенневаль.

«Особенно если вспомнить, что у господина де Мирвиля были другие содержанки», — добавила госпожа де Бламон.

«Тем не менее я уверена, что это была именно ревность, — настаивала Софи. — Вероятно, я встретилась с тем случаем, когда при столкновении двух бурных страстей победа остается за более сильной из них. Совершенно очевидно, что каждый из друзей старался сберечь собственное достояние. Желание это, порожденное взаимным недоверием, никогда не оставляло их в покое и не позволяло им решиться на самый ужасный поступок… Моя распутная подруга, я знаю, только посмеялась бы над этими опасениями, но мне казалось тогда, что лучше умереть, чем согласиться терпеть все эти мерзости».

«Рассказывайте дальше, пожалуйста, — сказала госпожа де Бламон, — и не обижайтесь на то, что участие, какое я к вам испытываю, заставляет меня столь подробно расспрашивать о вашей судьбе».

«До события, когда мне, в конце концов, выпало счастье попасть под ваше покровительство, — продолжала Софи, обращаясь к госпоже де Бламон, — со мной, честно говоря, ничего нового не приключилось. Пока я жила в упомянутом доме, деньги мне выплачивались с завидной аккуратностью, поскольку же расходы мои были незначительны, то я постоянно делала сбережения: когда-нибудь, думалось мне тогда, я вручу кругленькую сумму доброй матушке Изабо — воспоминания о ней никогда не покидали меня. Я осмелилась поделиться этими планами с господином де Мирвилем, не сомневаясь в том, что он их одобрит и, возможно, подскажет наилучший способ осуществить столь благородный замысел. Святая наивность! У кого я рассчитывала встретить сочувствие? Разве ведомо оно порочному сердцу