Богиня - Юкио Мисима

Как он и сказал, мастерская находилась на холме, но не наверху, а на склоне, между жилыми домами; в высокой, мокрой от дождя живой изгороди сразу и не заметишь сырые и старые деревянные ворота.

По счастью, к Асако вышла не буйная поклонница, приславшая письмо, а приветливая пожилая служанка, которая с улыбкой пригласила ее:

– Пожалуйста, пожалуйста, сюда! Господин ожидает вас с нетерпением.

В мастерской, несмотря на полдень, горел яркий свет. Стены увешаны странными картинами, многие толком и не разглядеть под блеском лака.

Хадзимэ сидел в кресле, укрыв ноги шерстяным пледом. Он сильно осунулся и встретил Асако слабой улыбкой.

– Вы страшный человек. Запугали меня.

– Если бы не запугал, вы бы не пришли.

– Я пришла не потому, что вы мне угрожали. Все равно собиралась как-нибудь вас навестить.

– Хм!

Хадзимэ был явно не из тех, кто умеет складно говорить. Старушка-служанка принесла фрукты и чай – похоже, приготовила заранее.

По сравнению с их первой встречей Хадзимэ вел себя спокойнее и значительно добрее. Нрав этого мужчины напоминал Асако калейдоскоп.

– В вашем приходе нет ничего особенного. Если бы не пришли, мне кажется, я бы умер, – равнодушно заговорил он. – Хочу написать ваш портрет. Не волнуйтесь, я не имею в виду всякую романтику – не дешевые картинки, как показывают в кино.

– Но мне не нужен портрет.

– Вам, наверное, надоело видеть себя в зеркале. Хотя, конечно, для женщины зеркало, в которое она смотрит на себя, – самый любимый портрет. Другого такого нет.

«Ну вот, началось», – подумала Асако. Тем не менее ей было интересно. Хадзимэ сегодня был чисто выбрит, но на щеках осталось несколько порезов от бритвы – кровь уже засохла, но их цвет резко контрастировал с бледной кожей лица.

– Сегодня я пригласил вас…

Он надолго замолчал, поэтому Асако была вынуждена спросить:

– Так в чем дело?

– Я хочу, чтобы вы не мешали мне работать.

– Что? Когда это я мешала?

– В ту субботу. Ужасно помешали.

– Тем, что не пришла на ваш праздник?

– Этим тоже, – кивнул Хадзимэ и недовольно добавил: – Более того, вы были в кино с красивым молодым человеком.

От такого посягательства на свою свободу Асако пришла в ярость, но при этом удивилась – как художник узнал? А он продолжал:

– Мой приятель был тогда в том же кинотеатре и видел вас. Сразу пришел мне рассказать, что встретил потрясающую красавицу. Описал ваши приметы – те, которые запомнил. По ним я и догадался, что это вы.

– Он обознался.

– Нет, никакой ошибки. Я по наитию понял. Тех, кто мне понравился, я не отпускаю.

Асако вздрогнула и тут же смело парировала:

– В вашей группе все… такие? Просто помешательство какое-то, это ненормально.

– Откуда вы знаете про мою группу?

– Пришло письмо от вашей преданной поклонницы.

Асако кратко изложила содержание письма. Художник слушал, глядя в сторону, и, как ребенок, толкал пальцами абажур лампы на приставном столике, чтобы заставить его качаться.

Дослушав, Хадзимэ повернулся к Асако, и на лице его появилась по-детски проказливая улыбка:

– А, письмо! Это я в сердцах написал. Хорошо передал отвращение, да? Разве могла женщина так написать?

Глава шестая

Асако ахнула от неожиданности. Это грубое письмо написал Хадзимэ! Уму непостижимо! Возможно, так он готовился завлечь ее в ловушку? Но в улыбке сидящего перед ней Хадзимэ и, главное, в его выразительных красивых глазах вроде бы не таилось никакого подвоха. Подумать только, это странное послание сочинил сам Хадзимэ: в нем, казалось, жила душа чистого ангела. Ангела, способного без злого умысла совершить любое злодеяние.

Однако Хадзимэ не задал вполне предсказуемого вопроса: «Вы удивлены?»

– В общем, я запрещаю вам мешать моей работе.

– Вы эгоист! Раз я мешаю вам своим существованием, получается, мне остается только стать вашей рабыней?

– Так и станьте.

Асако разозлилась еще сильнее:

– Я ухожу!

– И вам не стыдно? Из уст такой особенной женщины это «я ухожу» звучит, словно прощание надувшейся девчонки. Проявите истинное, непостижимое благородство. Можете меня ударить. Вытащить жалкого калеку из кресла.

Асако молча встала. Шум дождя за окном усилился. Ее охватило беспокойство, переходящее в необъяснимый страх.

– Да, топчите меня! Пинайте, плюйте на меня!

Икаруга Хадзимэ в исступлении вскочил с кресла, но без костылей не устоял, пошатнулся и повалился к ногам Асако, обхватил руками ее лодыжку. Асако вздрогнула, как от холода, но мысль «что бы ни случилось, буду стоять, как статуя», придала силы ее стройным ногам. Хадзимэ вдруг разрыдался и закричал:

– Нравится мучить меня?! Встречаешься с другим мужчиной, говоришь сладкие слова, вертишь обоими! Бессердечная!

В плачущем Хадзимэ Асако вдруг увидела капризного ребенка, и охвативший ее страх тут же исчез – удивительно, как жалость к инвалиду сама собой преобразилась в материнскую заботу. Икаруга Хадзимэ больше не буйствовал, поэтому Асако приподняла ногу и освободила лодыжку из его бессильных рук.

Она усадила Хадзимэ обратно в кресло, накинула ему на колени плед. Своим кружевным носовым платком вытерла ему слезы. Он позволил это сделать, потом отвернулся и гнусаво пробубнил:

– Прошу, больше не говори, что уходишь.

– Нравится вам это или нет, но с меня хватит этих разговоров и этих теорий любовных страстей, так что я пойду.

– А о чем говорить? Готов о чем угодно, только скажи.

– Хотите послушать о моей семье?

– Угу.

Асако казалось, что Хадзимэ именно тот человек, который поймет несчастья ее семьи. Она не любила откровенничать и никогда не обсуждала подобные темы с друзьями, но сейчас решила: лишь этот инвалид, пусть и с раздражающей снисходительностью, сможет ее выслушать. Рассказывать о таком обаятельному молодому человеку вроде Сюндзи, который слушает с искренним, но банальным сочувствием, было бы просто невыносимо.

Асако в подробностях поведала, как ее мать получила ожоги на лице, затем о своем детстве, об эксцентричной любви отца. Хадзимэ слушал, не перебивая, с закрытыми глазами – можно было даже подумать, что он спит. Выслушав до конца, он заговорил:

– Ты живешь среди страстей, но живешь неправильно. Вокруг сплошной огонь, который горит в твоей матери, отце, во мне, в этом слащавом молодом красавчике, – (при этих словах Асако опять нахмурилась), – поэтому ты решила обратиться в лед. Это очень большая ошибка. Будь ты даже айсбергом, в конце концов огонь расплавит любой лед.

– По-моему, я очень миленький айсберг.

– Не задирай нос. Бывают ли вообще миленькие айсберги? Я сказал, что ты неправильно живешь.

– Снова нотации?

– Пусть нотации, а может, любовь или страсть. Понятно? Мнение,