Богиня - Юкио Мисима

Икаруга Хадзимэ произнес это пророческим тоном, и взгляд его был таким утомленным, будто сказанное вытянуло из него все силы. Этот его тон завораживал. Асако понимала, что это пустая болтовня, но все же стояла и слушала его предсказание, после чего машинально присела на подлокотник кресла.

Хадзимэ обвил рукой ее талию.

– Послушай… – прошептал он, прижимаясь лицом к ее бедру.

– Не надо. – Асако взяла Хадзимэ за запястье и, словно медсестра, осторожно убрала его вялую руку.

– Ледышка, как я и думал.

– Неправда. Огонь, потому и не таю.

– Да какой огонь!

С этим криком калека, собрав все силы, вскочил. Асако от толчка, словно падающий со скалы сухой стебелек, провалилась в глубокое кресло. Икаруга Хадзимэ только и ждал столь удобного момента: резко наклонился, схватил ее за плечи и поцеловал. Первый в жизни поцелуй потряс Асако до глубины души: она задрожала всем телом в крепких объятиях, забыла отвернуться, и ее стучавшие зубы резко столкнулись с чужими зубами. Перед мысленным взором стремительно промелькнули картины из прошлого – это было похоже на калейдоскоп, в котором человек на пороге смерти видит всю свою жизнь.

Конечно, Асако, как все юные девушки, любила мечтать: она давно представляла себе, где и каким будет ее первый поцелуй. Наверное, все случится на фоне чудесных гор или моря: свежий воздух, сгорающий от страсти юноша рядом, миг, когда с закрытыми глазами завороженно ждешь прикосновения губ самого любимого в мире мужчины… Этот образ неоднократно повторялся, поэтому превратился почти в воспоминания о прошлом. Нынешний внезапный поцелуй оказался совсем другим – его грубая сила полностью разрушила чудесные воспоминания. Асако и не думала, что мужские губы так неистовы, так настойчивы.

В конце концов она вырвалась из объятий Хадзимэ, бросилась в угол мастерской, и вдруг на нее нахлынуло ощущение, похожее на страх, – почему-то вспомнился давний сон. В этом сне Асако преследовали, а она пыталась убежать и металась в каком-то многоцветном лабиринте, откуда не было выхода.

Через какое-то время она оглянулась и увидела, что Хадзимэ сидит в кресле, опустив голову и закрыв лицо руками.

Чтобы поправить растрепавшиеся волосы, Асако подошла к висевшему на столбе перегородки зеркалу. Оно было вполне в странном вкусе Хадзимэ: по всей поверхности, словно кровеносные сосуды, шли красные трещины. С бешено колотящимся сердцем Асако поспешила к выходу. Из-за кошмарного потрясения ей хотелось выплеснуть эмоции, закричать, но она сдержалась.

Озадаченная служанка проводила ее до двери, и Асако вышла из мастерской. На улице лил дождь. Она укрылась под зонтом от падающих с неба струй и зашагала по дороге, не обращая внимания на летящие из-под ног брызги. Хуже всего было то, что визит к художнику стал исключительно ее проблемой – она не могла посоветоваться ни с отцом, ни с матерью. «Я живу совсем одна. На самом деле так живут все, просто я этого не замечала».

Неподалеку от станции она увидела витрину лавки торговца соленьями: сквозь пелену дождя, облитые электрическим светом, алый маринованный имбирь и ярко-желтая маринованная редька выглядели неестественно яркими, их цвета резали глаз. Мельком взглянув на них, Асако испытала то же, что и человек, который вдруг с нежностью думает о своей ужасной жизни.

Едва настали летние каникулы, Асако захотела немедленно отправиться в Каруидзаву. Она всегда неохотно сопровождала мать на этот курорт, скучала по оставшимся в городе подругам, но в этом году еще до окончания сезона дождей всячески давала понять, что хочет поскорее уехать из Токио.

Ёрико было не важно, где сидеть взаперти – в Токио или в Каруидзаве. На оживленном курорте она так же избегала людей, ни с кем не общалась, поэтому была не прочь поехать в Каруидзаву и во время холодных дождей. А дочери возражала лишь из чувства противоречия:

– Какие глупости! В горах каждый день льет, приходится сидеть поближе к огню. Вот в прошлом году было слишком холодно, так супруга господина Какими придумала целый день держать включенным электрический утюг – грела им руки. Она бы еще к лицу утюг прижала, морщины разгладить.

– А я думаю, там и в такое время хорошо. Слушать целый день шум дождя, топить березовыми дровами…

Услышав такие слова, Ёрико удивилась и тут же задумалась: «Видно, что-то произошло. Чтобы у этого ребенка интересы совпали с моими?! Обычно ее не волнуют мои желания».

Сюго согласился с таким планом. Поездки в грязноватом поезде на дачу каждые выходные, чтобы встретиться с дочерью, которая радуется его визиту, были для него одним из романтичных летних удовольствий.

Мать и дочь уехали. Наедине с матерью Асако говорила мало. Во время пятичасовой поездки они сидели друг против друга в окутанном дождевым сумраком вагоне и почти не разговаривали. Ёрико всегда садилась изуродованной стороной лица к окну, чтобы скрыть шрамы от других пассажиров, но на остановках некоторые люди заглядывали с платформы в окна. Поэтому Ёрико держала наготове носовой платок и на каждой станции прикрывала им ожог.

Асако с жалостью наблюдала за усилиями матери.

На одной станции произошел небольшой инцидент.

Железная дорога постепенно поднималась в горы. На свободное место рядом с Ёрико с размаху плюхнулся полный джентльмен, и от толчка она уронила платок. В это время на платформе некстати оказался один из провожающих – с открытым зонтом стоял около поезда. Заглянув в окно, мужчина заметил щеку Ёрико, ахнул, и она увидела его лицо. Асако постаралась принять безразличный вид, но мать вдруг посмотрела на нее. Их глаза встретились. Обычно взгляд матери был неприязненным, но сейчас за ненавистью в нем проступило неприкрытое страдание. В поезде Ёрико почти не читала, но иногда пролистывала купленные Асако журналы, посвященные кино, и всегда придиралась к фотографиям актрис на обложках.

– Так это популярная сейчас Р. C.? Я кино давно не смотрю, в этом журнале впервые ее вижу. И что в ней хорошего? Такое неприятное лицо. Губы узкие, а уши прямо ослиные.

Асако не знала, что отвечать.

В профиль со стороны здоровой щеки Ёрико до сих пор была красива, но она не пользовалась косметикой, волосы собирала в тугой пучок, одевалась, как бывшая учительница, поэтому все поражались красоте дочери, а на мать даже не смотрели.

Это тоже было одним из проявлений тщеславия – Ёрико всем своим видом словно заявляла: «Если я буду краситься, то стану красивой, но я не хочу, и точка».

Вся