Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

Лицо молодой женщины просияло; она с благодарностью протянула мне руку.

— Замечательно, великолепно! Муж будет весело смеяться, когда я расскажу ему, как, силою обстоятельств, в течение сорока минут формально была женой другого.

— Довольны ли вы?

— О сударь, как мне вас благодарить!

Паровоз уже дал свисток, обозначавший приближение к границе. Мы проехали мимо сербского, потом мимо турецкого пограничного поста; затем поезд подошел к турецкой пограничной станции Жбевче.

Мне сразу бросилась в глаза необычайность происходившего. Поезд окружили солдаты, никому не разрешая сойти. Немного спустя в вагон вошли представители полицейских и таможенных властей, и с ними врач. Я сообщил им, кто я, и представил свою спутницу как жену, а багаж — как багаж нашей семьи. Ее лицо по-прежнему было озабоченным, а глаза выдавали страх. Она вздохнула с облегчением, когда таможенный чиновник и полицейский учтиво приветствовали нас; но вслед за тем пришел врач и сообщил, что из-за некоторых инфекционных заболеваний в пограничной зоне (вероятно, имелись в виду отдельные случаи холеры) турецкая сторона ввела трехдневный карантин на границе.

Разумеется, ничего нельзя было поделать — приказу следовало подчиниться. Моя спутница очень огорчилась, услыхав об этом. Сестра будет ждать ее, так как предупреждена о дне приезда; она же три дня, целых три дня про сидит здесь, в глуши. Я успокоил ее, сказав, что приказу мы должны покориться, как бы неприятен он ни был. Пассажиров отправили в большой барак, а меня и мою «жену» в отдельную комнату, желая этим выразить уважение к моему рангу.

— Это для вас и для вашей супруги! — сказал врач, проводив нас лично.

Моя спутница побледнела и едва не лишилась чувств.

— Как… мы вместе… в одной комнате?

— Молчите, пожалуйста, не выдавайте себя. Разумеется, вместе, не могут же они поместить мою жену отдельно.

— Но… — продолжала она возмущаться. — Нет, нет, боже сохрани. Три дня в одной комнате…

— И три ночи! — добавил я, чтобы ее утешить.

Ее растерянность, разумеется, усилилась, когда мы вошли в комнату и в ней оказалась только одна кровать. Дама не могла сдержаться и расплакалась.

— Сударыня плохо себя чувствует? — спросил врач, приведший нас в комнату.

— Да, она оставила больную мать и все три дня, пока мы будем находиться в карантине, не получит известий о ней. Знаете, как это бывает?..

— Да, да, понимаю! — подтвердил добродушный доктор и удалился, пожелав нам приятного пребывания в этом необычном жилище.

Едва только доктор перешагнул порог, она перестала сдерживаться и истерически расплакалась. Прерывающимся голосом, сквозь слезы, она пролепетала:

— Я не хочу провести три ночи в кровати с чужим человеком; я не хочу изменять своему мужу; я не хочу, чтобы меня мучила совесть… понимаете, не хочу, хотя бы это стоило мне жизни! Я пойду и расскажу доктору, что я вовсе не ваша жена, что это преступление так обращаться со мной!

Я дал ей немного выплакаться и принялся объяснять.

— Что касается вашего мужа, то он прежде всего и заслуживает кары. Отпустить молодую красивую женщину, да еще с таким рискованным поручением — это заслуживает наказания. Что же касается угрызений совести, то, как вам известно, сударыня, я тоже женат и также должен терзаться угрызениями совести, притом не по своей, а по вашей вине.

— По моей вине? Разве я придумала назваться вашей женой?

— Не вы, но контрабанду придумали вы, и спасать нужно было вас.

— Хорошо же вы спасли меня! Нет, нет, не хочу, я войду и обо всем расскажу властям.

— Пожалуйста, сударыня, я не могу вам запретить, однако прошу сначала подумать о следующем: недавно в вагоне, когда вы находились в отчаянном, безвыходном положении, я, чтобы спасти вас, совершил проступок, недостойный занимаемой мною должности. Если мой проступок станет известен, я лишусь службы, а вас объявят контрабандисткой, и вы, кроме того, будете отвечать по закону за обман властей.

— Но это ужасно! — сказала она. — Значит, я должна покориться судьбе.

— И вы и я.

— Сударь, можете ли вы, по крайней мере, дать мне честное слово…

— Единственное честное слово, которое я могу вам дать, ограничивается тем, что я никогда и никому не расскажу об этой… так сказать… об этой ситуации.

— Не только это. Можете ли вы дать мне честное слово, что не злоупотребите этой ситуацией?

— Сударыня, я даю вам слово до границ возможного, а эти границы не выходят за пределы кровати, на которую мы должны вечером лечь вместе.

— Это ужасно, это ужасно! — продолжала она всхлипывать, но я больше ее не утешал.

Позднее она немного успокоилась. На следующее утро она была уже гораздо спокойнее, на второй день еще спокойнее, после третьей ночи совсем успокоилась и не мучилась угрызениями совести.

В вагоне, продолжая путь до Салоник, мы уже мило и непринужденно беседовали. Я напомнил ей о нашем разговоре перед границей.

— Помните ли вы мои слова о том, что мелочь, незначительная, непредвиденная мелочь, способна изменить все в жизни? Представьте себе экипаж, едущий по дороге. Экипаж крепкий, кони сильные, шоссе ровное, и беззаботные путешественники уверены, что без всяких приключений прибудут туда, куда направляются. И вдруг маленький камешек — шина лопается, колесо ломается, и экипаж переворачивается.

— Действительно, — ответила она, улыбаясь, — в нашем случае экипаж перевернулся.

— Но вы должны признать, что ваши чемоданы в целости и сохранности, что в них никто не заглядывал и вы не платили пошлины.

— Вы так думаете?

На вокзале в Салониках нас встретила ее сестра, которой она написала из карантина. Вероятно, она расхваливала мои дорожные услуги, потому что сестра, когда я был ей представлен, тепло поблагодарила меня за любезность и внимание:

— Благодарю вас, сударь, вы так помогли моей сестре!

— Я сделал все, что мог! — ответил я, и наши взгляды еще раз встретились.

Перевод И. Арбузовой.

ПРИМЕЧАНИЯ

Возникновение сатиры и юмора в сербской классической литературе второй половины XIX — начала XX века неразрывно связано с формированием и утверждением критического реализма, на развитие которого решающее влияние оказали общественно-политическая и литературно-критическая деятельность сербского революционного демократа, ученика и последователя русских революционных демократов Чернышевского и Добролюбова Светозара Марковича (1846—1875) и опыт передовой русской литературы. Сербская литература в этот период развивалась не только собственно в Сербии, но и в областях, входивших тогда в состав Австро-Венгерской монархии: Воеводине, Далмации, Боснии и Герцеговине. К сатирическим и юмористическим жанрам обращались крупнейшие сербские писатели, часто неоднородные по своему мировоззрению и политическим взглядам, художественному стилю и таланту. Обостренное внимание к социальным и политическим явлениям Сербии и Австро-Венгрии той поры, неприятие