Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

спросил у самого себя: «Я взбесился?» Он вспомнил, что вечером температура у него была 39 градусов и он выпил всю воду, затем он начал вспоминать все то, мимо чего раньше проходил равнодушно, но что теперь не только волновало, но и возмущало его. Он почувствовал в себе силу дать отпор тому, что раньше безропотно сносил. А приняв такое решение, сделал вывод, что он действительно взбесился, и начал думать о том, что бы ему теперь как бешеному надлежало учинить. Разбить окна или поломать стулья? Нет, это слишком дорого обойдется. Пожалуй, лучше начать с того, за что не придется платить. И он стал внимательно смотреть по сторонам. Как раз в это время дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в узкую щель просунулась голова тещи, готовой в любую минуту исчезнуть и захлопнуть за собой дверь. Ласковым, воркующим голосом теща спросила:

— Фило, сын мой, как ты спал?

— Очень хорошо, — спокойно ответил Теофило. — А вы?

— А мы всю ночь не спали, все о тебе думали, — ответила теща, явно приободрившись при виде того, что Теофило выглядит довольно мирно и вполне здраво отвечает на вопросы. Затем она исчезла за дверью, очевидно чтобы успокоить дочь, и уже оттуда спросила:

— Фило, сын мой, не хочешь ли чаю?

— Можно и чаю… Приготовьте, если вам не трудно…

Такой ответ окончательно успокоил обеих женщин, они вышли из своей комнаты и начали свободно ходить по дому. Теофило молча наблюдал за ними; ему пришло в голову, что ведь перед его глазами движутся те самые ненавистные существа, которые вчера вечером не давали ему покоя, и, вспомнив, что он бешеный, он соскочил с кровати, схватил тещу за плечи и стал ее трясти, приговаривая:

— Проклятая старая ведьма, ведь это ты всю жизнь пьешь мою кровь!

Теща завизжала не своим голосом, за ней завизжала и госпожа Дунич, и обе уже намеревались броситься на Теофило, но он закричал:

— Тихо, не двигайтесь и не визжите, иначе укушу!

Женщины окаменели от такой угрозы, а Теофило продолжал:

— Я бешеный, но ты запомни, что я тебе говорю. Я терплю и прощаю, но душа у меня кипит, и придет день, когда ты мне за все заплатишь. Если ты только рот откроешь, чтобы меня ругать, то помни, за каждое твое слово тебе придется расплачиваться! Я мог бы тебя и сейчас укусить, но не буду. Хватит с тебя и этого предупреждения. — И, схватив стул, Теофило надел его теще на голову. Теща опять завизжала и попыталась сбросить стул, но Теофило рявкнул:

— Не трогай стул и не шевелись, пока я не рассчитаюсь с этой вот, — и он показал рукой на жену, дрожавшую, как осиновый лист.

Теща замерла со стулом на голове.

— А ты, — Теофило повернулся к жене, — ты думаешь, я не знаю и не вижу, чем ты занимаешься? Ты думаешь, я не знаю о твоих отношениях с этой налоговой свиньей? Ты думаешь, я тебе не отплачу за это? Ничего, придет день, кровью заплатишь! Тьфу, негодяйка! — И он плюнул ей в лицо, как и было задумано ночью, а потом, схватив еще один стул, надел его на голову и ей.

Внимательно оглядев обеих дам, дрожащих под стульями, Теофило удовлетворенно засмеялся и, подняв глаза к потолку, произнес:

— Спасибо тебе, милосердный боже, что ты даровал мне бешенство!

Затем, обернувшись к женщинам, добавил:

— Ну, теперь снимайте стулья и занимайтесь своим делом. На сегодня с вас хватит, но помните, что я вам сказал.

Только лишь закончилась эта семейная операция, как словно по заказу явился господин шеф.

Пришел, мол, посмотреть, как больной себя чувствует.

— Ах, и ты пришел! — тотчас же набросился на него Теофило. — Пришел, свинья воровская, полюбоваться вот на эту. Мало того, что ты по делу номер четырнадцать тысяч семьсот два украл у государства семь тысяч динаров, так ты еще и честь мою хочешь украсть. Вон отсюда! Вон из моего дома! — И Теофило замахнулся стулом.

Шеф и сам не заметил, как вне себя от страха и злости очутился на улице.

Успешно доиграв роль бешеного, утомленный Теофило сел на кровать. Он был доволен собой и рад, что так удачно отвел наконец душу. Но вдруг на него нашло чувство безволия и раскаяния. Он испугался за свою должность, голова пошла кругом при мысли о других, еще более страшных последствиях своего поступка.

«А хорошо ли я сделал? — подумал он. — Как я теперь покажусь на глаза жене и шефу? Как пойду в канцелярию?»

Тут пришел еще один посетитель — полицейский писарь, который составлял протокол. Писарь принес радостную новость:

— Из Белграда пришел ответ, беспокоиться совсем не о чем: собака не была бешеной.

— Не была бешеной? А что же мне теперь делать? — закричал Теофило. Но быстро сообразил и стал умолять писаря утаить ответ из Белграда.

— Никак нельзя, — ответил писарь, — я уже всем рассказал, что собака не была бешеной.

Это сообщение сразило Теофило. Он уже видел, как перед ним разверзлась пропасть; миллиарды вопросительных знаков заплясали перед его глазами. Он тяжело вздохнул и в отчаянии закричал:

— Что же мне теперь делать?!

Перевод В. Токарева.

Пошлина{99}

В купе нас было четверо: провинциальный купец, священник, я и молодая дама, красивая и изящная блондинка. Когда поезд отошел от белградского вокзала и кондуктор явился проверить билеты, я понял, что дама — иностранка: она не могла договориться с кондуктором, и я был вынужден помочь ей. Как выяснилось, она направлялась в Салоники и, узнав, что я буду ее спутником до самых Салоник, очень обрадовалась. Она призналась, что впервые едет на Восток, не знает языков и боится дороги.

Наш спутник священник озабоченно осведомился у проверявшего билеты кондуктора, нет ли в поезде свободного купе. Кондуктор ответил ему не слишком любезно, и священник сам пошел по вагонам; немного спустя он возвратился, забрал свои мешки и сказал нам извиняющимся тоном:

— Мне придется ехать всю ночь, а я не могу заснуть, если не лягу.

И он ушел куда-то, оставив нас втроем. Наступила полночь, каждый из нас устроился в своем углу, пытаясь немного подремать, насколько это вообще возможно при невероятной тряске вагона.

На станции в Нише, куда мы прибыли на рассвете, мне удалось оказать прекрасной иностранке кое-какие услуги. Я раздобыл ей свежей воды для умывания, принес горячий кофе из ресторана и достал несколько иностранных газет. Тут, на станции Ниш, нас покинул и купец; мы остались в купе вдвоем с иностранкой.