Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

собственные ноги, то есть сделал первый шаг. К самым важным событиям этого времени я отношу традиционный праздничный пирог. На пирог положили книгу, монету, перо и ключ — символы учености, богатства, литературного таланта и домашнего очага. Как сейчас помню, я уставился на монету, и этот роковой выбор преследует меня до сих пор: я всегда устремляю свой взгляд на деньги. Я было направился к монете, но она тут же исчезла, словно под действием некой магической силы. Искали ее, искали, да так и не нашли. Потом узнали, что мой старший брат, когда я храбро двинулся к пирогу и все внимание взрослых было приковано ко мне, стащил монетку, хотя и не имел на это никакого права, так как уже давно умел ходить. Родителям пришлось положить другую монетку, потому что я поднял такой рев и визг, будто опротестовали мой вексель.

Незаметно я подрос и стал ходить в школу. Стоило тогда посмотреть на моего отца! Он ходил, гордо выпятив грудь, а я был задумчив и подавлен. Очевидно, уже тогда у нас с отцом проявилась разница в характерах и взглядах.

Учение в школе было настоящей борьбой за существование. Я сразу же схватился со школьным служителем и укусил его за руку. Тот сказал, что вот так же, насильно, он приводил в школу и всех моих родственников. Потом на меня обрушилась ненависть учителей, и я почувствовал отвращение к некоторым предметам. Все мое учение было непрерывным сражением, в котором на одной стороне были учителя и наука, а на другой — один я. Понятно, что в столь неравном поединке мне часто приходилось уступать.

В нашей семье борьба эта была традиционной, и вели ее многие поколения моих предков. Один мой родич в решительном сражении с наукой в первом классе гимназии настолько прочно окопался и проявил такое героическое упорство, что просидел в своем укрытии целых четыре года. Напрасно учителя вызывали его выйти на честный поединок и доказывали, что этого требуют школьные правила, родич мой не обращал на них никакого внимания и продолжал ходить в школу. В конце концов учителя капитулировали и решили терпеливо дожидаться, когда он женится и волей-неволей будет сидеть дома.

Другому моему родичу так полюбилась школа, что он навсегда остался в ней служителем.

А один из моих близких поставил учителей совсем в затруднительное положение. Он упорно молчал все три года. Учителя хотя бы из любопытства хотели услышать его голос; они были в полной растерянности, потому что из-за молчания не могли определить, к какой же науке у него способности. Он искусно скрывал свой талант молчанием. Его тщетно пытались вызвать на разговор, а учитель математики даже оттаскал его за уши, но он упорно молчал и только дерзко смотрел на учителя, что вообще свойственно всей моей родне.

Мое пребывание в школе проходило удачнее. Время мое распределялось так: пять дней в неделю я ничего не делал, на шестой день нес подарок учителю, а седьмой посвящал богу и, разумеется, отдыхал. Помнится, что учитель первого класса любил ветчину, учитель второго класса предпочитал свиное сало, а учителя третьего и четвертого классов обожали яйца. Яйца же должны были быть крупные и чистые. Отец Илия, а он учил нас в четвертом классе, брал в руки каждое, смотрел его на свет и плохие требовал заменить. Как-то раз у нас дома не оказалось яиц, я взял их из-под соседской наседки и принес попу. Попа не было дома, а попадья в это время как раз замешивала тесто для пирога и вбила в него восемь крохотных цыплят. Как бы я потом ни отвечал урок, исход был ясен. Но когда наступили экзамены, отец принес попу подарок, и я был спасен.

И в гимназии у меня все шло как по маслу. Учителя до сих пор помнят меня, да и я, конечно, их не забыл.

Вот, например, каким был наш учитель географии. Теперь таких в Сербии не найдешь. Ручищи у него были словно лапы и, сколько ни крути головой, а уж он не промахнется. На уроках он применял свой особый наглядный метод. Объясняя строение солнечной системы, он вызывал к доске самого старшего ученика Живко, у которого уже начинали пробиваться усы, ставил его перед классом и говорил:

— Ты — Солнце. Стой здесь на одном месте и потихоньку вращайся.

Затем вызывал кого-нибудь ростом поменьше и пояснял:

— Ты — Земля. Ты тоже вращайся вокруг себя и в то же время бегай вокруг Живко. Он хоть и большой осел, но сейчас изображает Солнце.

Потом учитель вызывал меня (в классе я был самым маленьким) и говорил:

— Ну, а ты — Луна. Ты должен бегать вокруг Земли и вместе с нею вокруг Солнца, вращаясь в то же время вокруг своей оси.

Наглядно объяснив нам задание, учитель брал указку и становился в стороне, как укротитель зверей, готовый в любую минуту и за любую оплошность ударить указкой по голове. По его команде начиналось такое вращение, какого никто от сотворения мира не видел. Не сделав и одного круга, мы все трое без сознания валились на пол. Первым падал я, Луна, на меня валилась Земля, а на нее обрушивалось Солнце. Получалась куча мала — не разобрать, где Луна, где Земля, а где Солнце. Только я видно было ногу Солнца, нос Земли и зад Луны. Учитель же с гордым видом стоял над нами и невозмутимо объяснял остальным ученикам строение солнечной системы.

А учитель немецкого языка! Маленький, плешивый, очки надеты так низко, будто глаза у него были на щеках. Как сейчас помню и никогда не забуду его объяснений. Вот, например, с каким блеском и как доходчиво объяснял он нам роль вспомогательных глаголов в немецком языке:

— Вспомогательный глагол, дети, это такой глагол, который помогает основному, главному глаголу. Например, я окапываю виноградник. В данном случае я есть глагол graben, следовательно — ich grabe. Но день короткий, и один graben не успеет окучить виноградник. Что делать, как быть! Зовет он своего соседа haben’а и говори ему: а ну-ка, haben, помоги мне окопать виноградник. Haben, добрый сосед, пришел к нему, и принялись они работать вместе. Получается — ich habe gegraben. Haben, значит, является вспомогательным глаголом… В другой раз graben окучивал кукурузу и видит, что ему опять не успеть закончить работу. Что делать? Как быть? Не звать же на помощь опять haben’а: ведь он уже раз помогал ему! И решил он позвать другого соседа — werden’а. Werden тоже оказался хорошим человеком и пришел