Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

же нам теперь религия и законы? Вы, европейцы, почему-то додумались до крайней нелепости, якобы человеком — как будто речь идет о диком животном — должно управлять только при помощи репрессий. Проникшись столь ужасным учением, вы сделали человека таким гадким, насколько хватило ваших сил, и естественная склонность к пороку вашими усилиями дополнилась страстным желанием вырваться из пут закона.

Ничто так не льстит этим молодым людям, не вселяет в них сильнейшую гордость, как возможность быть принятым у меня в доме. Прознав о подобной слабости, я сумел извлечь из нее выгоду: если хочешь управлять поступками человека — прежде всего обратись к его сердцу. Так почему же в этом деле преуспели лишь немногие? Оттого, что половина взявшихся за него оказались круглыми дураками, а остальные, вероятно люди несколько более здравомыслящие, не дали себе труда проникнуть в тайны человеческого сердца, а без знания их мы обречены совершать одни глупости или, в лучшем случае, заурядные поступки, освященные общими для всех правилами. Тупое следование правилам — вот оно, главное оружие дураков. Они вбили в свои тупоумные головы мысль, будто бы одно и то же правило одинаково приемлемо для всех, хотя в мире не сыскать даже двух людей со схожими характерами. Разумеется, они не удосужились изучить человека, чтобы предписать каждому должное поведение. Они не замечают того, что ведут себя подобно плохому врачу, чьи действия сами, конечно же, осудили бы. Врач этот выписывает одно лекарство от всех болезней, вне зависимости от того, приносит оно пользу или же не приносит, благоприятно для больного или вредит его здоровью. Ленивая совесть таких людей моментально успокаивается, едва лишь они убедятся в исполнении правил, в том, что они ведут себя в соответствии с правилами.

Если кто-нибудь из этих юношей, — продолжал Заме, — погрешит против своих обязанностей, я захлопну перед ним двери моего дома. Островитяне сильно этого опасаются, ведь я сумел вызвать к себе любовь, так что малейший знак моего неудовольствия приводит их в ужас».

«Но вы же не всегда можете наблюдать за согражданами?»

«По возвращении домой они встречаются с женами и по большей части занимаются хозяйством, не помышляя о прелюбодействе.

Однако, — продолжал правитель острова, — случаи супружеской измены иногда имеют место, но весьма редко, и притом их тщательно скрывают, вследствие чего не происходит ни волнений, ни скандалов. Если же недозволенная страсть, по моим подозрениям, усиливается настолько, что угрожает обществу серьезными неприятностями, то я, разлучив виновных, расселяю их по разным городам. Иной раз закоренелых прелюбодеев приходится даже на какое-то время высылать за пределы Тамое. Ссылка грозит здесь только уголовным преступникам. Островитяне боятся этого наказания до такой степени, что с крайней осмотрительностью избегают любых действий, способных навлечь на них подобную кару. Если вы хотите управлять народом, то вам следует начинать с легких наказаний, и тогда вам не придется прибегать к кровавым мерам устрашения».

После нескольких часов, которые молодые люди провели в достойных и целомудренных развлечениях, Заме сказал мне:

«Достаточно развлечений; я отсылаю этих людей к их семьям, ведь там их давно ожидают, хотя и без ревности — в этом я вполне уверен, — но, вероятно, с некоторым нетерпением».

Улыбнувшись, он подал собравшимся какой-то знак. Тотчас же веселье прекратилось и все отправились по домам… Между прочим, никто никого не провожал, не предлагал даме свою руку — короче говоря, ни словом, ни жестом не нарушил благопристойности. Первыми ушли женщины, через час за ними последовали молодые люди. Все они благодарили и прославляли доброго государя, который, горячо любя своих подданных, снизошел до забот об их невинных удовольствиях.

«Завтра поднимайтесь пораньше, — предложил мне Заме, — я хочу провести вас в мой храм, чтобы вы смогли увидеть великолепие, пышность и роскошь справляемых там религиозных церемоний. Да, мне хотелось бы показать вам, как мои жрецы отправляют службу».

«Ах! — отвечал ему я. — Это и было предметом моих страстных желаний. Вера вашего народа должна отличаться такой же чистотой, как и его нравы. Я просто сгораю от нетерпения помолиться Богу вместе с островитянами. Но вы что-то сказали о роскоши… Великий человек! Как мне думается, я достаточно хорошо вас знаю и потому могу не опасаться пышных религиозных церемоний».

«Вы сами во всем убедитесь, — сказал мне Заме. — Буду ждать вас за час до восхода солнца».

На следующее утро я к назначенному времени подошел к дверям, ведущим в покои нашего философа, где меня уже ждали. Жена, дети и невестка Зилия окружали любезного главу семейства.

«Пойдемте, — произнес Заме, — светило скоро должно появиться, так что нас давно уже ждут».

Мы прошли через весь город; обитатели его, покинув свои дома, присоединялись к нам по мере нашего продвижения. Вскоре мы добрались до зданий, где воспитываются дети. О воспитании островитян я расскажу вам чуть позже. Ребятишки обоего пола выбегали из дверей целыми толпами и, руководимые пожилыми людьми, присоединялись к общей процессии. Наконец мы добрались до подножия горы на восточной окраине города… Заме поднимается на вершину, я вместе с его семьей следую за ним; нас окружают толпы островитян. Все хранят глубокое молчание. Появляется солнце. Воздев руки к небу, собравшиеся мгновенно падают ниц, и кажется, будто их души устремляются ввысь вслед за руками.

«О Предвечный владыка, — начал свою речь Заме, — соблаговоли принять искреннюю благодарность обожающего тебя народа… Мы обращаемся не к тебе, светозарное светило, но к тому, кто тебя создал и приводит в движение; твоя красота напоминает нам его образ, твои величественные движения — его могущество… Так передай же ему наши нижайшие просьбы, пусть он не лишает нас покровительства, пока мы по его милости живем на этой земле; пусть мы соединимся с ним, как только ему вздумается разрушить наше тело, пусть он направляет наши мысли, руководит поступками, очищает души… Господь, соблаговоли же в твоем величии принять эти изъявления почтительной любви и не забудь о нас в блеске своей славы».

Заме произносил свою речь стоя, с воздетыми руками, в то время как остальные островитяне оставались на коленях. Затем он и сам бросился ниц и, помолившись в молчании, с полными слез глазами, поднялся на ноги, чтобы отвести народ обратно в город.

«Вот и все, — сказал мне Заме, когда мы возвратились во дворец. — Неужели вы думаете, будто Господь, повелевающий Вселенной, требует от нас чего-то большего? Какая необходимость ради молитв и богослужения запираться в храмах? Достаточно увидеть лишь одно из этих величественных движений солнца, чтобы это возвышенное проявление божественного величия пробудило у нас в сердцах