Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Разве не унижаемся мы тогда до поступка, достойного дикаря, до мерзостного злодейства, поскольку наказанный за преступление был совершенно невластен над своими действиями? Предположим, некий слепец пустил по столу два бильярдных шара, причем на сукне лежало куриное яйцо. Один из шаров пролетел мимо яйца, другой его разбил. Виновен ли слепец, запустивший шар, в том, что яйцо разбилось? Слепец — природа, человек — бильярдный шар, разбитое яйцо — совершенное преступление. Теперь подумайте, мой друг, насколько несправедливы законы, принятые у вас в Европе, и какой осмотрительностью должен отличаться законодатель, раз уж он намеревается приступить к реформам.

Нет ни малейшего сомнения в том, что при своем возникновении наши страсти, являющиеся причиной человеческих поступков, зависят только от физического строения тела. Если бы наука анатомия достигла высокого уровня развития, мы с ее помощью могли бы ясно увидеть различия между человеком порядочным и злодеем. Различия эти замечались бы в нежной или грубой ткани внутренних органов, в большей или меньшей чувствительности волокон, в колебаниях раздражимости нервного тока, в разнородных внешних причинах, в образе жизни, способствующем или не способствующем возбуждению человека. В силу этих причин человек, подобно кораблю на морских волнах, постоянно колеблется между пороком и добродетелью. Вот он избежал подводного рифа, а вот пошел ко дну, так как у него не было сил предотвратить крушение. Человека можно уподобить музыкальному инструменту, изготавливаемому с соблюдением определенных пропорций. Инструмент этот, как правило, издает приятные звуки, но, если пропорции нарушаются, звук расстраивается. Итак, все определяется природой, а от нас ничего не зависит. Неспособные вмешиваться в ее планы, мы неизменно остаемся в руках природы мертвым инструментом, пригодным лишь для удовлетворения ее прихотей.

Если рассматривать вопрос по существу, то следует признать, что необходимые пропорции чрезвычайно тонки, самое малое отклонение от них ведет к непредсказуемым результатам, а от нас все это ничуть не зависит, хотя последствия этого заставляют человека — я придерживаюсь здесь общепринятого мнения — испытывать или великие блага, или страшные несчастья. Так не мудрее ли примкнуть к учению философов, разделяющих доктрину Аристиппа, учившего, что человек, совершивший преступление, каким бы тяжелым оно ни казалось, все равно достоин прощения: любой злодей идет на преступление не по своей воле, а подталкивается к нему мощным напором страстей. Поэтому его не должно ни карать, ни ненавидеть, а напротив, следует ограничиться воспитанием и мягкими мерами исправления.

Один из ваших философов заявил: “Этого недостаточно. Надо иметь законы, ведь мы, даже если они и несправедливы, испытываем в них необходимость”. Философ этот применил ничтожнейший софизм, поскольку на самом-то деле мы нуждаемся только в справедливости. Сущность закона исчерпывается справедливостью, а вот насильно навязываемый неправедный закон ведет к тирании».

«Однако совершенно очевидно, о почтенный старец, — позволил я себе возразить Заме, — что преступников, едва обнаружится опасность, которую они представляют для общества, требуется изолировать!»

«Допустим, — отвечал Заме, — но зачем их карать! Наказание следует налагать лишь в меру вменяемости, если человек был способен воздержаться от злодеяния. Но все преступники, подчиняясь непреодолимым верховным законам естества, оказываются виновными помимо собственной воли. Значит, от них надо избавиться, отправив злодеев в изгнание, или же постараться сделать их лучше, заставить принести пользу людям, потерпевшим от преступных действий. Но не бросайте их с крайней бесчеловечностью в эти зачумленные клоаки, где все кругом словно бы поражено гангреной, так что трудно угадать, что сильнее способствует нравственному разложению заключенных: ужасное обращение надзирателей с узниками или же печальный вид товарищей по несчастью, пребывающих в ожесточенной нераскаянности… Убивать преступников нет ни малейшей необходимости: пролитая кровь не заглаживает вину и вместо одного злодеяния мы мгновенно получаем целых два. То, что оскорбляет природу, никогда не может выступать в качестве возмещения убытка.

Если же вы связали гражданина определенными ограничениями, все-таки рассчитывая сохранить его для общества, постарайтесь обратить пристальное внимание на то, чтобы цепи эти не наносили ущерба достоинству. Унижение только растравляет дух человека, из-за чего портится его характер. Люди не в состоянии вынести тяжкий груз презрения: тысячи примеров свидетельствуют о том, что бывшие жертвы закона нарушают его, чтобы отомстить за перенесенное унижение. Кое-кто, движимый отчаянием после испытанной несправедливости, попадает иногда и на эшафот.[74]

Однако же, друг мой, — продолжал этот великий человек, сжимая мои руки, — сколько пришлось преодолеть предрассудков, чтобы прийти к таким мыслям! Сколько химерических мнений пришлось рассеять! Какие нелепые системы требовалось отвергнуть! Какие усилия понадобились на то, чтобы осветить факелом философии принципы управления!.. С каким трудом мы учимся спокойно смотреть на огромное множество поступков, в течение долгого времени считавшихся преступлениями!

О ты, держащий в руке судьбу своих соотечественников, кем бы ты ни являлся — судьей, князем или законодателем, — пользуйся властью, дарованной тебе законом, только затем, чтобы смягчить свойственную ему строгость. Не забывай о том, что земледелец, стремящийся облагородить дикие растения, добивается своей цели одним терпением. Подумай также и о том, что природа ничего не делает напрасно, следовательно, любой живущий на земле человек когда-нибудь окажется полезным. К суровости склоняются лишь те, кто злоупотребляет законом, ведь они, презирая человеческий род, отказываются видеть в чувстве чести единственную узду, которой должно удерживать людей, а в стыде — единственное наказание, которого следует бояться.

Ваши злосчастные законы, неупорядоченные и жестокие, способные только карать, но не исправлять, приносят с собой одно разрушение, ничего не создавая взамен. Они подстрекают к бунту, но не наводят порядок. Трудно надеяться хотя бы на скромный прогресс в науках, служащих познанию человека и управлению обществом, ведь добиться успеха здесь можно лишь после того, как будут открыты средства, помогающие исправлять, но не уничтожать преступника, делать его лучше, и притом не унижать человеческое достоинство.

Вернее всего действовать по моему примеру, теперь вам известному. Постарайтесь сделать так, чтобы преступление не возникало вообще, тогда отпадет надобность и в законах. Перестаньте карать многочисленные заблуждения — разве только выставляйте их в смешном виде, так как они нисколько не вредят обществу, — и законы станут излишними.

“Законы, — писал где-то ваш Монтескьё, — дурное средство для изменения обычаев и привычек: с их помощью нельзя сдержать страсти. Старайтесь приблизить успех с помощью добрых примеров, вознаграждая благонравие”.

К мыслям этого выдающегося человека я бы мог добавить, что вернейшее средство обратить людей к добродетели заключается в том, чтобы заставить их полюбить ее очарование и, главное, осознать ее необходимость. Мало постоянно возглашать красоту добродетели, надо