Игорь Святославич - Виктор Петрович Поротников

Игорь дал хану свежих лошадей, ествы на дорогу и простился с ним.

Кончак в знак благодарности подарил Игорю мадьярку, которая была так измучена долгой скачкой, что вряд ли выдержала бы трудный путь по степи, залитой талыми водами.

Мадьярку звали Жужа. Она очень скоро освоилась в княжеском тереме и не выражала ни малейшего сожаления, что сменила одного господина на другого.

Спровадив супругу в Путивль, Игорь почувствовал себя гораздо вольнее и завёл себе кроме половчанки Алёны ещё несколько наложниц.

Темноокая страстная мадьярка своим умением разнежить Игоря в постели настолько расположила к себе князя, что он постоянно держал её подле себя. Благодаря этому мадьярка довольно быстро освоила русскую речь, благо в степном кочевье ей приходилось встречаться с русскими пленницами и она успела выучить некоторое количество русских слов.

Первое время Игорь общался с Жужей на половецком наречии, на котором она свободно изъяснялась. Игорь выведал у мадьярки кое-что о сражении на реке Хорол, проведал от неё же и про некоторые замыслы Кончака, который иногда беседовал с Глебом Тирпеевичем, не таясь от рабыни, к присутствию которой привык.

Так, Игорь узнал про безъязыкого басурманина, изготовившего половецким ханам негасимый греческий огонь.

– Что же стало с тем персом? – спросил Игорь у мадьярки.

Однако Жужа не могла ответить на этот вопрос: она не знала.

Наведавшись в Чернигов, Игорь встретился там с боярином Ольстином, который с возмущением рассказывал, как его чуть не лишили жизни свои же русичи.

– Гридни Давыда Ростиславича схватили меня в стане половецком, ногами пинали, оскорбляли словесно, – жаловался Ольстин, – готовы были мечами изрубить. Хорошо, Святослав Всеволодович выручил меня.

Затем стал жаловаться Игорю Ярослав Всеволодович:

– В измене обвиняют меня Ростиславичи и зять мой иже с ними. Говорят, мол, мы жизней своих не щадим, сражаясь с погаными, а ты, подлая душа, за нашими спинами с Кончаком о мире договариваешься! Кабы не Святослав, дошло бы у меня дело до войны с Ростиславичами. Вот такие дела, брат.

Но Игоря это мало занимало. Он стал расспрашивать Ольстина про греческий огонь и про басурманина, знающего секрет его изготовления.

Ольстин поведал, что того басурманина пленили вместе с Глебом Тирпеевичем и другими знатными половцами.

– И горшки, в коих то огненное зелье хранилось, тоже захвачены воинами киевского князя, – молвил Ольстин. – Взяли киевляне и машины огнемётные, кои поганые на быках да на полозьях по снегу до рубежей наших дотащили. Диковинные те машины, но Святослав повелел сжечь их.

«Вот бы мне заполучить этого басурманина или зелье огненное, – размышлял Игорь, – навёл бы я страху на соседних князей! С Киева и Суздаля спала бы нынешняя спесь!»

Младшие сыновья Игоря, навестившие мать, первым делом поведали ей про мадьярку, что живёт ныне у них в тереме на правах хозяйки.

Выпроводив сыновей, Ефросинья подступила с расспросами к Алёне, которая сама недавно родила сына от Игоря и вроде бы как вступила в княжескую семью.

– Я-то думала, что в моей спальне ты хозяйничаешь, а это, оказывается, не так, – недовольно молвила княгиня. – Что за мадьярка? Откуда она взялась?

– Князь из похода её привёз, – ответила Алёна. – По слухам, Кончак ему её подарил. Жужей её кличут.

Ефросинья усмехнулась:

– Чудное имя! Как будто пчелиное.

– Она и смахивает на пчёлку, мадьярка эта, – сказала Алёна. – Весь день порхает по терему, не присядет ни разу. Жужа князю нашему и служанка, и наложница, и кухарка, и знахарка… Скоро, чаю, главной советчицей станет.

– Ты-то ладишь с ней? – поинтересовалась Ефросинья.

– Я при детях состою и воли не меньше имею, – горделиво ответила служанка. – Князь к сыновьям Жужу не подпускает, ибо по-русски она ещё плохо разумеет.

– Муж мой всё так же с холопками путается?

– Жужей он увлечён, на шаг от себя её не отпускает. Вот как мадьярка его приворожила!

– Она красива?

– К сожалению, – вздохнула Алёна.

– Неужто красивее тебя?

– Лицом вроде бы не красивее, – пожала плечами половчанка, – но очи у неё колдовские. Как взглянет, так у князя руки к ней и тянутся!

Ефросинья задумалась: значит, не тоскует без неё Игорь.

– У тебя-то с Вышеславом как? – осторожно спросила Алёна, знавшая о сердечных страданиях княгини от неё же самой.

– Да никак! – отмахнулась Ефросинья.

– Ну и зря! – осуждающе произнесла половчанка. – Не теряла бы ты время даром, милая моя. Неужто тело своего не просит?

Ефросинья опустила глаза, боясь, что Алёна всё прочитает по ним.

Однако та была проницательна.

– Не теряйся, голубушка! – твёрдо сказала Алёна, взяв Ефросинью за руку. – Счастье женщины не только в детях, поверь.

– Боюсь я кары Господней, – призналась Ефросинья.

– Рождение ребёнка тоже грехом считается, госпожа. Тем не менее никто из жён рожать не отказывается, – с лукавым выражением лица заметила Алёна. Половчанка подтолкнула Ефросинью локтем: – Вышеслав-то поглядывает на тебя?

– По глазам его вижу, что желанна я ему, – прошептала Ефросинья в ответ и обняла Алёну. – Мочи нету терпеть эту муку!

Странное двойственное чувство владело Ефросиньей с той поры, как она поселилась в Путивле. Здесь всё ей было знакомо. Старый терем с покосившимся крыльцом и просевшими половицами в некоторых светлицах второго яруса напомнил княгине пору её юности, когда она приехала сюда с мужем, переполненная счастьем первых брачных ночей.

Здесь Ефросинья родила троих сыновей. Отсюда она провожала Игоря в первый поход…

Терем был всё тот же: со скрипучими дверями, с мышиной вознёй в тёмных углах, с грубыми росписями на стенах и толстых дубовых колоннах, поддерживающих своды.

Но сама Ефросинья была уже другая.

Если разум пока ещё удерживал княгиню от греховного увлечения, то сердце шептало ей о другом. Благо тот, кто занимал все её помыслы, находился тут же.

До приезда Вышеслава в тереме жил княжеский огнищанин с женой и двумя дочерьми отроческого возраста. Прибывший сюда Вышеслав лишь немного потеснил семью огнищанина: места в тереме хватало на всех.

У воеводы Ясновита был свой дом в Путивле, поэтому в княжеском тереме он появлялся не часто. Бразды правления городом были у него в руках, а Вышеслав был скорее изгоем, нежели советником воеводы. Местные бояре не жаловали Вышеслава за его привычку запросто общаться с простонародьем, приглашать в гости странствующих монахов и купцов, видавших разные страны.

«О чём с ними толковать? – молвили бояре с презрением. – О том, как в Царьграде живут иль в Колобжеге? Так нам до сего дела нет!»

Ефросинья с первого же дня завела в тереме свои