Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– И вы это изведали на опыте, отвечал Ришельё, напрашиваясь на комплимент: – фортуна государства немало зависит от достоинства его слуг: упорное сопротивление Ла-Рошели служит тому убедительным доказательством.

– А завоевание доказывает то же самое.

Но словно раскаявшись в этой похвале, откровенный рошелец прибавил:

– Господин кардинал, я часто сожалел, что такой гений, как ваш, не служит стране, но лицу.

– Мессир Гюитон, отвечал Ришельё, не колеблясь: – я не видел и истории, чтобы народы были менее неблагодарны государей. Фемистокл, Аристид, Камилл, Аннибал…

– Да, помню, они кричали о неблагодарности, ибо ценили как честолюбцы о делах мира; но если бы они отдали отечеству свои услуги вместо того, чтобы их продавать; разве они думали бы о наградах, которых им не доставало?

Ришельё не отвечал на этот порыв высокой философии, но с живостью поклонился, чтобы шепнуть что-то на ухо отцу Жозефу, который и вышел немедленно.

Выходя из дому кардинала, Гюитон, не нашел в передней алебардщиков, одетых в его ливреи, которые его провожали сообразно с привилегией мэров Ла-Рошели. Когда он искал глазами этих вооруженных людей, Ришельё сказал ему.

– Я вижу, чего вы ищите, мессир Гюитон, но государь отменил преимущество, которым вы пользовались – иметь вооруженную стражу.

– Если бы я предчувствовал подобное унижение отвечал мэр: – я вел бы осаду до тех пор, пока Людовик не нашел бы ни одного живого гражданина при своем вступлении в Ла-Рошель. Тогда была бы полнейшая покорность.

– По вашему расположению духа, сейчас выраженному, я вижу, что и вы, как и всякий другой, заражены страстью к почестям, даже самым суетным. Что ни делай, а человек скажется…

– Заключение ваше ошибочно: если я унижен, то не отношу этого лично к себе, но к большому городу, оскорбленному в моем лице.

И Гюитон вышел поспешно.

Таким образом окончилась Осада Ла-Рошели, предмет всех усилий, или лучше сказать, всех страхов Людовика ХIII. Действительно, надобно сознаться, что город этот, важный по числу жителей, а еще более по своему и положению, мог не только встревожить государство, но подвергнуть его значительным опасностям, открыв свой порт англичанам, уверенным найти во Франции грозную поддержку в протестантской партии. Кромвель сознавал это хорошо, и честолюбивый реформист льстил себя надеждой обратить эту иноземную помощь в пользу своих обширных замыслов. Поэтому для Ришельё было очень важно затушить, разрушить очаг какого страшного мятежа. Если ему оставалось еще захватить какое-нибудь могущество в королевстве, то он понимал, что победа, столь пламенно желанная королем, должна была доставить ему это желанное могущество. И он прилагал все свое знание, все свои богатые способности к распоряжениям относительно осады, пока она продолжалась, его эминенция положим, будучи смешон в своих притязаниях на воинские почести, тем не менее удивительные – мудрость, осторожность и деятельность. Благодаря этому необыкновенному человеку, еще в то время совершенно неизвестного во французских войсках, дисциплина появилась под стенами Ла-Рошели и поддерживала в лагере порядок, без которого продолжительная блокада была бы немыслима. Говорить о предупрежденных беспорядках в эту эпоху, когда армия по преимуществу состояла из нерегулярных банд, значит говорить, что жалованье выплачивалось аккуратно, и что в припасах никогда не было недостатка. Для удовлетворения нужд солдата, Ришельё взимал в соседних областях громадную контрибуцию деньгами и натурой; изобилие и веселость царствовали в лагере, а бедность возрастала и текли слезы в окрестных городах и селах. Но Людовик ХIII видел только благоприятные следствия, совершавшиеся у него на глазах, как бывает со многими государями, его взорам представлялась только красивая сторона призмы.

Кардинал получал блестящую награду за свою настойчивую заботливость: Людовик признал в нем единственного победителя Ла-Рошели. Маршалы Шомберг и Бассомпьер распоряжались военными операциями; герцог Ангулемский блистательно действовал во время осады; Марилльяк усиленной бдительностью удвоил полезность плотины; но их скупо вознаградили за такую энергическую деятельность. Героем кампании был Ришельё. Через несколько времени этот прелат получил звание генералиссимуса армии и суперинтенданта флота; господствуя таким образом над должностью коннетабля, если бы королю угодно было назначить кого-нибудь на это место, он подчинял себе в настоящем звании генерал-адмирала, которым облечен был принц крови.

Так поднимаются люди, которые умеют возвышаться над своим веком на крыльях гения и удивлять смелостью. Перед ними открывается бесконечное поприще; они одни назначают ему пределы там, где хочет остановиться их воля. Но честолюбие Ришельё представляло ту особенность, что он умел делать его более и более захватывающим, не боясь соперников и не страшась преграды даже со стороны верховной власти: ибо интересы трона – для него пустой предлог – были в глазах света существенным очевидным поводом…

Действительно Людовик ХIII по достижении совершеннолетия был управляем в совете Марией Медичи; он освободился от этого возраставшего регентства лишь посредством неблагодарности кардинала, позабывшего милости и интимную дружбу своей благодетельницы. Аристократия гордо поднимала голову: она становилась грозной, снова вооружала свои замки и собиралась свергнуть королевское иго. Этой высокомерной грубости министр противопоставил хитрость, коварство, измену: он обезоружил, обобрал, унизил вельмож. Убедившись наконец в их слабости, он свалил их и наступил им ногой на горло. Могущественная партия которую беспрерывно возбуждала несправедливая, пристрастная монархия, подняла против нее знамя Кальвина, которое каждый век обагрял новыми потоками крови. Ришельё, вооружившись отвагой дворянства, которое сделалось в его руках лишь пассивным орудием, срубил главную голову у мятежной гидры, и оставил ее угасать в бесполезных усилиях. Как результаты этих великих действий не могут подлежать ни малейшему сомнению ни восстановленная власть Людовика ХIII, ни обеспеченность его царствования. Какой моралист, какой законодатель осмелится отрицать эту поразительную двойную истину. Но есть другая правда, которой правители никогда не, должны упускать из виду, если хотите оставаться действительно владыками: господство над людьми и над вещами принадлежит только деятельному человеку: Ришельё безнаказанно сохранял и славу и силу; король уже не властен был отобрать их у него ибо министр мог сказать государю: «Я действую от вашего имени», когда было очевидно, что ему доставались все выгоды. Но всегда заставит идеи величия подавить память о преступлениях, совершенных этим, человеком, но удержит его постоянно в ряду наших. знаменитостей то, что, подчиняя своему деспотизму все классы во Франции, он никогда не угнетал Франции за ее пределами и всегда, выигрывал в политических играх Европы. Но в одно время с Ла-Рошелью не была еще покорена вся партия реформатов; герцог Роган собрал свои остатки в Лангедоке. Монтобан, Кастр, ним заперлись от королевских войск и знамя Кальвина развевалось на укреплениях этих