Серена - Рон Рэш

дятла – прерывистый, с долгими паузами, словно кто-то стучался в дверь и ждал ответа.

– Вы уверены, что вдову Дженкинс и впрямь убили, а не просто сильно поранили? – спросила Рейчел.

– Она мертва.

Несколько секунд оба провели в молчании. Джейкоб снова завозился, но, пощупав пеленки, Рейчел убедилась, что они сухие.

– Если мальчику хочется есть, я могу выйти и оставить вас тут вдвоем, – предложил шериф.

– Рановато ему пока проголодаться. Он просто расстроен, что я забыла захватить игрушки.

– Посидим здесь еще с пару минут, – решил Макдауэлл, сверяясь с часами. – Убедимся, что за нами никто не увязался. А потом можно будет дойти до дома Кепхарта, тут совсем рядом.

Джейкоб повозился еще немного, и Рейчел, достав из дорожной сумки соску, сунула ему в губы. Ребенок тихонько зачмокал, катая во рту кусочек сахара под слоем марли, и вскоре успокоился.

– Как это случилось? – спросила Рейчел. – Они убили вдову в ее доме?

– Да.

Девушка невольно задумалась о вдове Дженкинс и о том, как старушка любила малыша, сидящего сейчас на коленях у матери. Как казалось Рейчел, больше никто в целом свете не любил его настолько сильно. Ей очень живо представилось, как вдова мирно сидит в кресле у своего очага, вяжет или просто смотрит в огонь – и, заслышав стук в дверь, наверняка решает, что это Рейчел, кроме нее некому. Старушка думает, что, возможно, у Джейкоба режутся зубки или у него жар и Рейчел нужна помощь…

– У них не было повода убивать ее, – сказала Рейчел, обращаясь и к себе самой, и к Макдауэллу.

– Не было, – кивнул шериф, берясь за ручку своей дверцы. – Можем идти.

Он взял дорожную сумку, а Рейчел несла сына. Тропинка была крутой и узкой, и девушке приходилось внимательно смотреть вниз, остерегаясь корней, готовых подставить им с Джейкобом подножку. У самой тропинки качались пурпурные гроздья ягод лаконоса, блестящих и темных, как жуки-плавунцы. Рейчел знала, что с первыми заморозками стебли провиснут, а ягоды зачахнут и съежатся. «Где же мы тогда будем – я и этот малыш?» – спросила себя девушка. Между тем они перешли на другой берег ручья по старой доске, которая качалась над тугим потоком воды, и земля выровнялась.

Домик оказался небольшим, но выстроен был добротно, да и щели между тесаными бревнами аккуратно замазаны лозняком пополам с глиной, совсем как в их с Джейкобом хижине. Из торчащей над крышей трубы вился дымок, дверь была приоткрыта.

– Кепхарт! – окликнул шериф, обращаясь не только к хижине, но и к близлежащим лесным зарослям.

Из дверного проема показался мужчина лет шестидесяти, как прикинула Рейчел, в синих бриджах и в измятой рабочей рубахе тонкого хлопка. Лямки подтяжек были спущены с плеч, а седая щетина на щеках показывала, что хозяин домика не брился уже несколько дней. Под глазами набухли желтушные мешки, а сами глаза налились кровью. По годам, прожитым рядом с отцом, Рейчел отлично понимала, что это означает.

– У меня к тебе просьба, – сказал Макдауэлл и кивнул в сторону Рейчел и Джейкоба. – Пусть они побудут здесь, ладно? Может, только до вечера, а то и до утра.

Кепхарт задержал взгляд не на Рейчел, а на малыше у нее на руках, снова успевшем заснуть. Загорелое обветренное лицо мужчины не выразило ни радости, ни раздражения, когда он кивнул и сказал:

– Так и быть.

Дойдя до крыльца, шериф Макдауэлл опустил на него дорожную сумку, повернулся и посмотрел на Рейчел.

– Вернусь, как только смогу, – пообещал он и зашагал прочь по той же тропинке, чтобы вскоре пропасть из виду.

– У меня есть кровать, на которую можно положить ребенка, если хотите, – сообщил Кепхарт, когда минута неловкого молчания истекла без остатка.

Говор у него оказался иным, чем все, что Рейчел слышала раньше. Тон был ровным, сглаженным, и каждое слово казалось отшлифованным до блеска. Ей стало интересно, откуда этот человек может быть родом.

– Спасибо, – поблагодарила она и последовала за хозяином в хижину. Несколько секунд глазам пришлось привыкать к полутьме комнаты, но потом в дальнем от двери углу обнаружилась кровать. Уложив на нее Джейкоба, Рейчел открыла дорожную сумку и достала сначала детский рожок для молока, а затем пинетки и стопку чистых пеленок. Углы хижины были затянуты тенями, и Рейчел точно знала, что изгнать их будет не под силу жалкой паре керосиновых ламп: все равно как в овощном погребе, где за долгое время скапливается столько тьмы, что избавиться от нее полностью попросту нельзя.

– Вам удалось поесть? – спросил Кепхарт.

– Я кормила сына около полудня.

– А вы сами?

Рейчел потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить.

– Ужинала вчера вечером.

– В том котелке у меня варится фасоль, – сказал Кепхарт. – Почти ничего другого у меня нет, но если вы не против такого угощения…

– Фасоль прекрасно подойдет.

Наполнив миску, хозяин выставил ее на стол рядом с готовым кукурузным хлебом в сковороде.

– Вам больше по душе молоко или пахта?

– Предпочла бы пахту, – сказала Рейчел.

Писатель вышел из хижины с двумя пинтовыми стаканами в руках. Вернулся, стараясь не расплескать содержимое: пахта в одном, парное молоко – в другом.

– Полагаю, ваш мальчуган скоро снова проголодается, – сказал он. – Если хотите подогреть бутылочку, я поставлю на огонь второй котелок.

– Не стоит хлопот. Он уже привык пить молоко холодным.

– Тогда давайте сюда свой рожок. Я его наполню и оставлю у кровати, чтобы был под рукой, когда ребенок проснется. А если ему захочется что-то погрызть, у меня найдется несколько пшеничных крекеров.

Рейчел приняла предложение Кепхарта, догадавшись, что в прошлом он уже занимался подобными вещами – возможно, давно, но занимался. Она задалась вопросом, где теперь жена и дети писателя, и чуть было не произнесла это вслух.

– Присаживайтесь, – предложил Кепхарт и кивнул на единственный стул за столом.

Рейчел заново оглядела комнату. Второй стул был придвинут к письменному столу в дальнем от печки углу. Там светилась одна из двух керосиновых ламп, а рядом виднелись стопка бумаги и пишущая машинка с четкой белой надписью под клавиатурой: «Ремингтон стандарт». Там же стояла и банка с какой-то прозрачной жидкостью. Отвинченная крышка лежала рядом.

Пока гостья ела, Кепхарт стоял у двери. Рейчел изголодалась и быстро проглотила всю фасоль. Писатель заново наполнил ее стакан, и она, отпив с половину, раскрошила в пахте ломтик кукурузного хлеба. Просто поразительно, как еда утешает в трудную минуту, – видно, напоминает о том, что бывали и другие дни, хорошие, когда на столе стояла та же знакомая пища. Напоминает, что в жизни вообще бывают хорошие дни, пусть