Королевские сестры - Виктория Холт

— Одно меня радует: величайший из всех смутьянов изгнан со двора. Но как быть с женщиной? Боюсь, она опаснее мужчины.

И снова он уплыл, и Мария осталась одна править своим беспокойным королевством.

***

Вскоре после его отъезда она простудилась, но из-за множества дел не обратила на это внимания. Через несколько дней она была в бреду, и окружающие боялись, что она умирает.

В Сайон-хаусе Сара была так рада, что не могла скрыть своего удовольствия.

— Подумайте, что это будет означать, миссис Морли. Он харкал кровью перед отъездом в Голландию. Она слегла. В конце концов, Провидение не может вечно нас забывать. Зло всегда наказывается, добро вознаграждается. Вот увидите.

Но у Сары были и свои тревоги; глядя на Анну, чья беременность должна была закончиться через месяц или около того, она гадала, не в таком ли плохом состоянии та находится, как ее сестра и зять. Она была огромна. Наверняка что-то не так, раз женщина может быть такой большой. Если Анна умрет, это будет величайшим несчастьем, которое может постигнуть семью Мальборо. Сара суетилась вокруг Анны, ни на мгновение не допуская ее на сквозняк, балуя, хлопоча до такой степени, что Анна часто плакала, просто созерцая преданность своей любимой миссис Фримен.

Тем временем Марии становилось так плохо, что окружающие были уверены, что она при смерти.

Сама Мария верила в это. Она была молода, чтобы умирать — тридцать лет, — и чувствовала, что оставляет свои дела в величайшем беспорядке. Вильгельм нуждался в ней, она была уверена, гораздо больше, чем он осознавал. Она думала о нем, как он изнуряет себя работой во Фландрии, жестоко страдая от всех недугов, которые были с ним так долго, что он считал их частью своей жизни.

Бывали моменты, когда ей было так плохо, что она не понимала, где находится. Иногда ей казалось, что она снова маленькая девочка, играющая в Ричмондском дворце с дочерьми Вильерс. Сара вторгалась туда и была тенью в ее снах, тревожа ее. Самыми приятными были сны, в которых фигурировал Монмут — веселый и лихой, танцующий с ней в Гааге; и иногда лицо Монмута сменялось лицом Шрусбери. Она была подавлена, когда ее вырывали из таких снов в реальность: ее больничная постель, окруженная бедами; мятежи за границей и дома; окруженная шпионами, так что она не знала, кому можно доверять; ее собственная сестра, под влиянием этой ядовитой женщины — ее врага.

К ее собственному удивлению и удивлению всех остальных, Мария поправилась.

Она сочла это знаком. Ее пощадили, потому что у нее еще оставались дела на земле. Она поразила всех скоростью своего выздоровления.

Приходили письма от Вильгельма. Она должна была понимать, что Яков в это время собирает армию в Нормандии, и быть готовой к вторжению. Она должна быть начеку, ибо возможно, что те, кому, как ей казалось, она могла доверять, в этот самый момент действовали против нее. Если случится вторжение, он немедленно пришлет к ней Бентинка. Сам он не сможет приехать, пока не снимет осаду Намюра.

— Он не разочаруется во мне, — прошептала она.

***

Сэр Бенджамин Батерст просил аудиенции у королевы.

В разгар всех этих приготовлений, когда стук в дверь заставлял Марию вздрагивать и гадать, о какой новой беде сейчас объявят, ее сердце забилось быстрее, ибо Бенджамин Батерст был мужем Фрэнсис Эпсли, женщины, которую Мария когда-то любила больше всех на свете.

«Муж Фрэнсис… ко мне», — прошептала она, и мысли ее понеслись. «Неужели Фрэнсис умирает? Она просит меня приехать?»

Она слегка дрожала, когда вошел сэр Бенджамин.

— Добро пожаловать, сэр Бенджамин, — сказала она. — Прошу, расскажите мне о Фрэнсис.

— Она здорова, Ваше Величество.

— Ах! — Ее облегчение было очевидным.

Он сказал:

— Я принес вам это письмо.

Она схватила его, и глаза ее впились в когда-то знакомый почерк, который так много для нее значил, но это был другой почерк, который она тоже хорошо знала.

— Принцесса Анна просила меня передать это письмо в ваши руки.

Значит, он от Анны. Конечно, Анна поддерживала дружбу с Фрэнсис. В те дни Анна всегда должна была ей подражать, и раз она страстно любила Фрэнсис, Анна тоже должна была. А теперь Анна обратилась к Саре Черчилль — дружбу, которую Мария уж точно не разделяла.

— Благодарю вас, — сказала она. — Я прочту его немедленно. Прошу, подождите немного. Я хочу о многом вас спросить… о дорогой Фрэнсис.

Письмо было написано детскими каракулями Анны. У нее начались схватки, и, поскольку она опасалась, что ей гораздо хуже, чем обычно, она считала, что королева должна немедленно приехать в Сайон-хаус.

Мария сложила письмо и сунула его в карман.

— Прошу, расскажите мне о вашей жене, — сказала она. — Я давно ее не видела. Она так редко бывает при дворе. Но, конечно, теперь у нее семья. Я знаю, как она, должно быть, счастлива со своими детьми.

Бенджамин сказал, что дети здоровы, и их мать в них души не чает.

— Дорогая Фрэнсис! — вздохнула Мария.

Сэр Бенджамин был удивлен, что королева заставила его говорить о Фрэнсис, ибо он знал содержание письма, которое принес.

***

— Так она не приедет, — сказала Сара. — Ее сестра может умирать, а ей и дела нет.

Барбара Фицхардинг пожала плечами.

— Это потому, что вы здесь.

— И слава богу, что есть кому присмотреть за принцессой!

— Нас здесь много, — заметила Барбара.

— Ей нужен кто-то, чья единственная забота — это она. Ей нужна привязанность, а на это способны немногие.

Барбара опустила глаза. Ей хотелось бы сказать Саре Черчилль, что той не хватает тонкости; ее громкий голос и распущенный язык никого не обманывали. Те, кто верил в ее альтруистические мотивы, должны были быть очень наивны. Но Барбара не желала с ней ссориться, ибо поведение Сары было именно тем, что нужно, чтобы все выдать. Было бы не так-то просто понять, что происходит в этом доме, если бы не ее зычные поношения.

Акушерка была с принцессой. Эти роды были дольше обычного, и Сара волновалась.

Она была у постели, когда ребенок родился.

Мальчик. Бедный, хрупкий маленький мальчик, который дышал несколько минут, а затем, как и многие его предшественники, умер.

***

Мария приехала в Сайон-хаус, ожидая, судя по полученным донесениям, найти сестру на смертном одре.

Анна сидела, обложенная подушками, и когда Мария увидела,