Облака на коне - Всеволод Шахов

компания… сговорились, что–ли… Чего это Шакка к Трояни бегал, всё просил, чтобы только эту бригаду ему давали на срочные, хорошо оплачиваемые работы.... Когда «Вэ–семь» делали… Ударники, конечно,

– Ну, уехал Шакка, теперь и работы мало… – Антонина негромко проговорила, – лучше что–ли стало?

Тамара промолчала, прошлась по комнате, оглядывая обстановку. Посмотрела, что лежит на столе.

Антонина подумала: «Чего она ко мне пришла? Андрюшу этого можно было оставить и у кого–нибудь поближе. У Тамары везде одни знакомые. Ходит, будто вынюхивает что–то».

– Чем занимаешься? Никуда не ходишь, в клубе вечерами ни разу тебя не видела… много у тебя свободного времени… смотрю, книги, журналы читаешь… о, а это что? – Тамара задержала взгляд на газете, – какая картинка забавная…

– Это Джино газету эмигрантскую принёс, – Антонина подошла к столу, – советовался со мной, статью пишет для Коминтерна, спрашивал, что я думаю… итальянские коммунисты обсуждают рисунки российских эмигрантов…

– Об этих что–ли?

Тамара ткнула пальцем на картинку.

Андрюша заинтересовался, подбежал: – Буржуины нарисованы?

– Угу… Заглавие–то какое… «Как мы будем возвращаться в Россию». Так… этот на большом блестящем чёрном автомобиле… капиталист, сразу видно… заводом или фабрикой владел… Цилиндр, пенсне, цепочка с часами. Так, а это купцы… Повозка с разным товаром… рулоны материй, посуда, картины… – Тамара ехидно комментировала то, что видела на иллюстрации, собранной из нескольких сюжетов, – …это, видимо, графья… точно, граф с жеманной графиней и пудель едут в коляске… лошадь–то какая откормленная. Зонтик–то им зачем? вроде не нарисован дождь.... А это кто такие? – грязный палец Тамары ткнул на двух идущих пешком беззаботных людей. Андрюша даже пригнулся от грубого голоса, опасливо оглянулся на мать.

– Хм… написано под ними «А мы просто вернёмся». Как это просто они вернутся? Странные… книга у одного, другой с портфелем… учителя, что–ли? Профессора, наверное, всякие… – Тамара оттолкнула от себя газету, – вот как получается: убежали, а к нам иностранцы приехали нас учить! – Тамара обернулась к Антонине. – Вот как получается, о родине тоскуют, вернуться мечтают, контра недобитая…

– Глупости, никуда они не вернутся… эти…

Антонина запнулась, про себя вспомнила, как когда–то при Степане она сказала «иммигрант» и он вскипел, очень уж не любил неправильное применение слов. Стал напористо объяснять, а она слушала, стараясь тщательно запомнить, чем отличается «эмигрант» от «иммигранта». Степан втолковывал ей: «Эмигрант – это тот человек, который переселяется в другую страну. Мы можем говорить так про тех, кто из нашей страны уехал за границу, а "иммигрантами" их называют те, кто живёт в той стране, куда они переехали. Антонина тогда запуталась, но Степан не успокаивался: "Короче, называй наших за границей – эмигрантами"».

А теперь Антонина не решилась произнести слово «эмигрант», чтобы не будоражить Тамару иностранными словечками..

– …не вернутся эти мечтатели, – Антонина махнула рукой, – ерунда нарисована, они же с собой ничего не увезли, а что здесь осталось, то государственным стало. Они там полунищие живут, а показывают себя, будто ещё всё могут… а время ведь изменилось.

– Ох, Тоня, Тоня, о чём ты думаешь? – Тамара покачала головой, – не доведёт тебя до добра эта всячина. С Джино с этим ещё спуталась… Конечно, слесарь, говорят, хороший, денег неплохо зарабатывает, но чует моё сердце, не доведёт он тебя до добра… И чего у тебя с Матвеем не сложилось…

18

– Большое начальство ушло, можно посидеть нашей компанией, – Дёмин щедро наливал в гранёные стаканы водку, – повод большой, надо по большому и отпраздновать.

– Ага, – Устинович подвинул к себе лежавшую на краю стола газету, о чём–то подумал, взял её в руки, развернул и стал читать, в шутку подражая официальному тону: – Центральный Исполнительный Комитет Союза Советских Социалистических республик девятого октября сего года постановил…

– Володя, ну хватит уже, все читали, – Николай сконфуженно пытался возразить.

– Да и на вручении слышали, – Дёмин смотрел на изрядно выпившего Устиновича.

Но тот поднял указательный палец и, пронзительным голосом, возвестил: «За героизм, проявленный при спасении дирижабля «В–2 Смольный" шестого сентября тысяча девятьсот тридцать пятого года, наградить товарища Гудованцева Николая Семёновича орденом Красной Звезды».

Николай больше не пытался остановить Устиновича, потеребил коробочку с орденом и, в очередной раз, открыл. Отблески от светильника под потолком столовой забегали по рубиново–красной эмали пятиконечной звезды. Изображение фигурки красноармейца в шинели и будёновке с винтовкой в руках, опоясанное кольцевым ободком с надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», казалось, блёклым. Николай провёл по нему пальцем, пытаясь придать изображению яркости.

– Да нет, это так специально сделано. Матовый цвет, чтобы контрастнее звезда светилась, – Дёмин заметил движения Николая.

– Вообще–то, орден из серебра сделан, – Померанцев прошамкал набитым закуской ртом.

– Вот, Паньков, смотри! Гудованцев на маленьком корабле орден получил, а ты на флагмане даже и медальки не имеешь, – Ободзинский поддел Панькова, молча смотревшего на орден.

– Да как там можно летать? Нобиле ничего никому не доверяет – всё сам делает. Он и за командира хочет быть, и к штурвалам бегает крутить… а ведь назначен шеф–пилотом, то есть должен наблюдать, и только в случае необходимости вмешиваться. Вон, как раньше, нас Оппман учил – штурвал в руки – давай выкарабкивайся! – от страха в штаны можно было наложить, а ему хоть бы хны – только в ус улыбается, – оправдывался Паньков

– Оппман – мировой мужик! – Померанцев, прожевав, решил высказаться, – Нобиле просто не налетался, нравится ему это занятие!

– Лёха, ну ты сказал, не налетался он, – вмешался Устинович, – да я недавно с ним чуть в аварию не попал на «Вэ–семь». Я у штурвала глубины стоял… идём над эллингом… Нобиле и командует: «Ниже!»… а там уже сто метров высоты. Ладно, сдал метров двадцать. А он опять: «Ниже!» Страшно, но я спустился ещё метров на десять. Он опять: «Ниже!». Ну, думаю, что–то ты неладное затеял. Не слушаю его, вверх взял. Он и успокоился – закивал. Я на посадку захожу. Нормально посадил и спрашиваю: «Синьор Нобиле, а почему вы командовали "ниже!" на такой опасной высоте?», а он так беззаботно отвечает: «Слово перепутал!».

Все засмеялись.

– Шан–тек–лер! – Померанцев выразительно, по слогам, проговорил.

– Кто? – Устинович даже выпятил подбородок.

– Шантеклер, говорю, этот Нобиле, – Померанцев почувствовал, что многие не поняли, прояснил, – да такой петух в пьесе Эдмона Ростана, гордый, хвост всё время пушит.

– Ха, точно, – Ободзинский, довольный, обнажил передние зубы, – хвост пушит.

– Ага, досмеёмся мы с ним, – Паньков зло осушил четверть стакана водки, – буду писать Бирнбауму, пускай решает чего делать?

– Разве это вопрос командира Эскадры? Надо начальнику Дирижаблестроя писать! – Устинович жевал слова, ковыряясь обломком спички в зубах.

– Да обоим пиши, – Померанцев напористо поддержал.

– Как