Расколотая корона - Виктория Холт

считает его самым чудесным созданием из всех, что когда-либо жили. Вот что имело значение. Его волосы редели, а ведь он гордился своими рыжеватыми кудрями. Возможно, это было его главным личным тщеславием. Даже сейчас он тщательно расчесывал их, пытаясь скрыть залысины.

Итак, он немного постарел, но с достоинством, как и следовало ожидать. А вот бедный Людовик был стариком. Ему, должно быть, приближалось к шестидесяти — возраст почтенный; и вид у него был такой, будто он долго не протянет.

Генрих обнял его.

— Дорогой, дорогой друг. Добро пожаловать. Я рад видеть тебя здесь.

На глазах Людовика были слезы.

— Благословение тебе, Генрих. Как это мило с твоей стороны так радушно принимать меня на своих берегах. Сердце мое болит, дорогой друг, болит от тревоги. Мой любимый сын…

— Я сочувствую тебе, — сказал Генрих, — и я распорядился, чтобы не было никаких задержек. Когда ты отдохнешь после путешествия, мы вместе отправимся к гробнице в Кентербери и там смешаем наши слезы и наши молитвы. Не сомневаюсь, что они будут услышаны. Не падай духом. Святой Томас — наш общий добрый друг, и он заступится за тебя. Я знаю это.

Людовик поблагодарил своего любезного хозяина, и на следующий день они вместе отправились в Кентербери.

***

Короли ехали бок о бок по дороге в Кентербери. Людовик рассказывал о злоключении своего сына в лесу и о том, как ночь в сыром и пустынном месте вызвала приступ лихорадки, которая часто его мучила.

— Он мой единственный сын, — причитал Людовик. — Ты, добрый мой друг, счастливее — ты отец нескольких.

«Больше, чем ты думаешь, — подумал Генрих, — и, как ни странно, от тех, что рождены вне брака, я получаю больше утешения, чем от законных. Возможно, это как-то связано с их матерями».

— У меня со своим отродьем тоже были испытания, — сказал Генрих.

— Но ты никогда не тревожился об их здоровье.

— Нет, они, сдается мне, из бойцовской породы. Надеюсь, мой юный Иоанн не обратится против отца, как это сделали другие. По крайней мере, Людовик, ты не страдал от подобной неблагодарности.

«Еще не вечер, — подумал Генрих, — Филипп еще даст тебе повод пострадать, ибо я бы ему не доверял. По крайней мере, мои сыновья красивы, мальчики, которыми можно гордиться, хоть и мятежны. Не хотел бы я иметь капризного слабака, как твой Филипп».

— Мы близки, — сказал Людовик. — Связаны браками наших детей. Какой горький удар, что Маргарита потеряла своего ребенка. Наш внук стал бы еще более крепкой связью между нами. Но я отец твоему сыну Генриху, так же как ты — моей дочери Маргарите. И так же будет с Ричардом и Алисой…

— Да, да, да, — торопливо сказал Генрих. — Ты, должно быть, слышал о множестве чудес, совершенных у гробницы святого Томаса. Слепые прозревали, хромые начинали ходить. Я всем сердцем верю, что завтра к этому времени, когда мы вознесем наши молитвы, Филиппу станет лучше.

— Ты утешаешь меня, мой друг. Я тоже начинаю верить, что так и будет.

Колокола звонили, приветствуя их, когда они проезжали через городские стены. Людовик сразу же спустился в крипту и преклонил колени у гробницы святого Томаса. Там он молился весь день и всю ночь, отказываясь от пищи, умоляя святого Томаса заступиться перед Богом за жизнь его сына.

Но он не удовольствовался одной лишь молитвой. Он пообещал, что монастырь отныне будет ежегодно получать вино из Франции бесплатно.

Генрих выразил свою благодарность и настоял на том, чтобы отвезти гостя в Уинчестер, дабы тот мог немного отдохнуть перед утомительным морским переходом. Он был полон решимости выказать Людовику свою дружбу. Предлагать ему пир было бессмысленно. Людовика больше интересовали церкви. Генрих, однако, привел его в свою сокровищницу и там попросил взять что-нибудь в залог их дружбы.

Генрих дрожал от беспокойства, пока Людовик перебирал его драгоценнейшие золотые, серебряные и усыпанные самоцветами украшения, ибо не мог вынести мысли о расставании с чем-либо из своего достояния; но боялся он напрасно. Людовик выбрал безделушку малой ценности, и они вновь поклялись друг другу в дружбе.

Генрих сказал, что умолял бы короля Франции продлить свое пребывание, так много он хотел ему показать в Англии, но прекрасно понимал, как не терпится тому вернуться к сыну. Его главной тревогой во время визита было то, что Людовик может попросить о встрече с Алисой или Алиенорой. И то, и другое могло оказаться роковым. Алиса сделала бы все возможное, чтобы сохранить их тайну, но смогла бы она? А тот факт, что Алиенора знала о ней, часто заставлял его покрываться холодным потом от страха. Он недоумевал, почему она до сих пор не обнародовала это. Он мог лишь предположить, что она считала, будто сможет больше досадить ему, держа его в неведении.

Он искусно избежал обоих вопросов и с огромным удовольствием проводил короля Франции до Дувра. Людовик взошел на борт ожидавшего его судна и отплыл во Францию.

***

Там его ждала радостная весть. Филипп шел на поправку. Лекари клялись, что Филипп начал оживать именно в тот самый час, когда Людовик лежал ниц перед гробницей мученика.

Людовик тотчас же отправился к сыну, и перемена в нем была поразительна. Это могло быть только чудом, объявил король; и как же он был рад, что не послушал своих министров и доверился мученику и Генриху Английскому. Он чувствовал, что это добрый знак для будущего и для их новой дружбы, которая должна была привести их вместе в Святую Землю.

— Твоя коронация не заставит себя долго ждать, — сказал он Филиппу. — Мы немедля начнем приготовления.

Он был в восторге, когда его зять, Генрих Молодой, прибыл ко французскому двору со своей женой Маргаритой.

Людовик тепло обнял их обоих. Генрих выглядел хорошо и был очень красив, хотя Маргарита была немного бледна после перенесенного испытания.

— Как я рад вас видеть, сын мой и дочь моя, — сказал он и добавил, обращаясь к Генриху: — Я хочу, чтобы вы с моим Филиппом всегда были друзьями. Мы с твоим отцом принесли клятву дружбы, и однажды вы двое займете то же положение, что и мы сегодня, — королей Франции и Англии. Я хочу, чтобы между вами был мир. Помни об этом, Генрих, ибо в войне нет ничего, кроме горя. Дал бы Бог, я никогда не принимал в ней