Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт

Ходили слухи о продуктовых карточках. Неужели их действительно введут? Несмотря на объявление войны, все приготовления казались какими-то несерьезными.

Милли и мой новый французский бульдог Эбби обнюхивали крошечные зеленые побеги в огороде. Когда они начали рыть, я щелкнула пальцами, отзывая их. Конечно, другие щенки сразу же захотели узнать, что нашли эти двое, и заковыляли туда.

– Не губите мой урожай. Если продукты начнут продавать по карточкам, мне больше нечем будет вас угостить.

Я погналась за щенками, перешагивая через капусту и лук, и настигла их возле моркови.

Когда я вернулась, в доме было тихо. Наверное, Прод уже улегся, а скорее отключился после обильных возлияний. Завтра он проснется, все еще пахнущий спиртным, и поплетется на вокзал. А в доме воцарится какая-то странная тишина.

Я на цыпочках вошла в нашу спальню, бесшумно разделась в темноте и нырнула в постель, даже не стерев макияж. Утром Сигрид нахмурится, заметив пятна на моей наволочке, но я не имела сил даже просто стоять, не то что умываться.

Я смотрела на профиль Прода, тихонько посапывавшего рядом со мной. Мне вдруг стало не по себе. А что, если я в последний раз вижу его спящим? Если мы в последний раз делим постель? Да, слухи о войне казались нереальными, однако война – и отправка моего мужа на континент – абсолютная реальность.

Раздираемая тревогой, я хотела прильнуть к нему, ища утешения в чем-то знакомом. Но слишком многое разделяло нас. Я застыла, наблюдая, как он спит, с ужасом ожидая рассвета.

Когда Прод окажется в Германии, вполне возможно, любовник моей сестры прикажет его расстрелять.

С глубоким вздохом я повернулась на другой бок и уставилась в потолок, с ненавистью думая о том, как война разделила мою семью, выявив страшные недостатки в некоторых из нас. Сон все не шел.

Два-три часа спустя я проснулась, будто от толчка, и увидела Прода уже одетым в военную форму. Он выглядел подтянутым и красивым, но взгляд, пока он наблюдал, как я сажусь в постели, был тусклым.

– Я ухожу, – решительно произнес он.

– А завтрак? Я приготовлю яйца и тосты.

– Я не голоден, – он поправил воротник, глядя на себя в зеркало над туалетным столиком.

Откинув простыни, я съежилась от холода в комнате – и от подавленного состояния мужа.

– Тогда чай или кофе?

– Ничего не надо, Нэн.

Я подошла к Проду, сохранив, однако, ощутимую дистанцию. Хорошей жене следовало бы обнять мужа, пожелать удачи. А я, хотя и не верила уже в супружеское счастье, все-таки была хорошей женой. Я потянулась, и он позволил мне прижаться к нему, поделиться теплом недавнего сна. Я прошептала:

– Счастливого пути, Питер.

Дорогой Ивлин!

Я складываю страницы своей последней работы в коробку в уголке платяного шкафа. У меня появилась идея, и я больше не могу ее игнорировать. Это произведение – что-то новое для меня, оно будет несколько отличаться от предыдущих. Моя героиня – женщина нашего времени, с головой ушедшая в войну и приключения. Она смелее моих предыдущих героинь, возможно даже мы все хотели бы стать такими, как она.

Скоро будет продолжение… Обещаю.

С любовью,

Нэнси

Следующие несколько дней в пункте первой помощи прошли спокойно. На этот раз я подготовилась к скуке: захватила с собой карандаш и бумагу. Пока другие дамы болтали за вязаньем, а радио тихонько разговаривало на заднем плане, я погрузилась в себя, чтобы создать новый персонаж и новый роман.

В верхней части листа я вывела заглавие: «Секретное оружие» – и принялась писать…

«София Гарфилд ясно представляла себе, как начнется война. Сильный взрыв, а затем – кромешная тьма и холодный ветер…»

Я усмехнулась, вспомнив, что во время путешествия из Шотландии боялась падения бомбы, представляла, как она разнесет железнодорожные пути, раскидает вагоны и расшвыряет тела посреди клубящегося дыма.

Но путешествие прошло без инцидентов. По прибытии в Лондон я предполагала увидеть шеренги марширующих солдат, чьи крики «раз, два, три, четыре» отражались бы эхом от стен. Мое воображение разыгралось не на шутку. Разве война не должна быть такой? Мы месяцами ожидали – и ничего не происходило.

Я устала ждать войну – и в то же время бояться ее. Моя муза ожила в маленьком душном подземном переходе станции Паддингтон, где размещался наш пункт первой помощи. Больше не готовясь к прибытию мертвых тел, я нагромождала их на страницах своего романа. Когда дамы интересовались моими каракулями, я отмахивалась от них, поглощенная историей Софии.

Я написала тете Ви и рассказала о своей новой идее. Ей нравилось узнавать о моих замыслах и сюжетах. Никто больше в моей семье не понимал, как можно творить в разгар войны.

Я также отправила письмо своему дорогому другу Марку, подробно обрисовав мужественную патриотку Софию, и получила веселый ответ: по его заверениям, эта моя книга заставит его петь пропагандистские песни.

Воображение мое неслось вскачь, увлекая меня за собой – дальше от реальности. Я коротала дни напролет в плохо освещенном помещении пункта первой помощи, не позволяя своему мозгу гнить – как это бывает с ядрышком грецкого ореха внутри скорлупы. Приключения Софии даровали мне цель и радость.

Я сообщила Питеру, что снова пишу книгу, надеясь на его поддержку, – ведь это как минимум принесет нам деньги. Но он в ответном письме даже не упомянул о «Секретном оружии». Вообще-то он только и делал, что жаловался на безвкусную еду, сравнивая ее с моими вечно подгоравшими тостами и переваренными яйцами.

В результате я сожгла его письмо и в своей рукописи позволила Софии сделать то, что много раз воображала, будучи замужем за мужчиной, который больше не вызывал у меня интереса. Я разрешила ей влюбиться в другого мужчину.

5 октября 1939 года

Дорогая Юнити

В детстве книги всегда спасали меня, помогая убежать от реальности. Сочиняя, я ощущала почти то же самое. В своих романах я пускалась в приключения, рассказывала истории – и то был эскапизм в чистом виде. Я погрузилась в «Секретное оружие», стараясь уйти от боли, которую приносила реальность. И весело шутила, даже когда чувствовала, что начинаю тонуть.

Несколько недель спустя, когда я писала в своем волонтерском пункте, туда вдруг ворвалась Дебора. Замерев перед моим столом в мерцающем голубоватом свете, она протянула