Добро не оставляйте на потом - Адриана Трижиани

вместе с ней, но вскоре поняла, что та не станет монахиней. И вот теперь письмо служило тому подтверждением. Обратный адрес на конверте: Глазго, Шотландия, штамп капитана Джона Л. Мак-Викарса. Почтовый штемпель проставлен 10 августа 1939 года. Мэри Гей перечеркнула адрес больницы и переадресовала письмо в шотландский Дамбартон. Прежде чем положить его в стопку, она нарисовала на обороте маленькое Святое сердце[105] на удачу.

23

ВиареджоНаши дни

Анина ждала дедушку у главного входа больницы.

Олимпио протиснулся в двери:

– Где она?

– С ней врач. Иди за мной. – Анина придержала лифт и зашла следом за дедом. Когда двери закрылись, она нажала на кнопку с цифрой «3».

– Что с ней случилось?

– Она учила меня печь штрудель, и ей пришлось присесть. А потом она потеряла сознание.

– Ты дала ей таблетку?

– Какую таблетку? Про таблетку она не говорила. Я сразу привезла ее сюда.

– Слава богу.

Они вышли из лифта.

– Нам сюда, Nonno.

Олимпио ускорил шаг. Увидев имя жены на двери палаты, он бросился внутрь. Анина вошла следом.

– Матильда! – Олимпио с трудом перевел дыхание.

– Ты что пыхтишь? – спокойно спросила Матильда, сидя с прямой спиной на койке.

– Ты меня до смерти напугала. – Олимпио поцеловал жену.

– У меня был небольшой приступ. Ничего страшного. Анина настояла, чтобы я поехала в больницу, хотя не было никакой необходимости…

– Ты упала в обморок.

– Я ничего не ела.

– Мы только что пообедали.

– Ну, я почти ничего не ела.

– Ты съела куриную грудку, тарелку супа и салат с помидорами и моцареллой. Да, и еще два куска хлеба.

– Что ж, тогда я, возможно, перестаралась.

– Ты приняла утром таблетку?

– Не было необходимости.

– Очевидно, что была. – Олимпио снова поцеловал ее. – Ты меня в гроб вгонишь.

– Прежде чем я это сделаю, забери меня отсюда. Ты же знаешь, что больница не лучшее место для здорового человека.

Анина и Олимпио переглянулись.

– Знаю, вам это кажется странным, – сказала Матильда, – но я серьезно. Здесь микробов больше, чем на вокзале.

Медсестра вкатила в палату тележку с аппаратурой.

– Извините, вам лучше подождать снаружи, я обследую синьору.

– Я останусь, – выразила готовность Анина.

– Выйди, – приказала Матильда. – Пусть сестра выяснит все, что ей нужно. Чем быстрее ты уйдешь и она потычет в меня своими приборами, тем быстрее я смогу вернуться домой.

Олимпио и Анина вышли в коридор.

– С ней все будет хорошо, – нервно произнесла Анина.

Олимпио кивнул, хотя и не был уверен в правоте внучки. Вообще-то Матильда уже попадала в больницу из-за проблем с сердцем, но об этом впервые узнал кто-то еще из членов семьи, кроме него.

* * *

Николина запрыгнула в машину на пассажирское сиденье, когда Джорджио уже заводил двигатель. Она пристегнула ремень безопасности, и они выехали из Лукки в Виареджо.

– Успокойся, Ник.

– Я убью их обоих.

– Ну перестань. – Он накрыл руку жены своей.

– Как они могут так со мной поступать? Звонят мне по каждому пустяку, но только не когда речь идет о жизни и смерти. – Николина отдернула руку, как капризный ребенок. – Слава богу, с ней была Анина, иначе я бы ничего не узнала. Отец – человек скрытный, а мать считает себя бессмертной. Эти двое живут в своем крошечном мирке, влюбленные голубки. О нас вспоминают только в самый критический момент.

– Может, они не хотели тебя расстраивать? – предположил Джорджио.

– Если бы они держали меня в курсе, я бы так не сходила с ума. Была бы готова. Но я обо всем узнаю уже после. Это жестоко. У матери в прошлом году был микроинсульт, а отец мне ничего об этом не сказал. Я узнала от чужих людей. Встретила Иду Касичьяро в пекарне у Эннико.

– Но необратимых повреждений ведь не было.

– Это не повод скрывать информацию. К тому же откуда они знают, что необратимых повреждений не было? Кто проводил исследования? Где результаты?

– Я не врач. Так сказал твой отец.

– Значит, никто ничего не знает.

– У нее слабое сердце. Вот и весь диагноз.

– Но ведь принимались какие-то решения, а я осталась в стороне. Я должна была обо всем этом знать. Понимать, что происходит. – Николина заплакала. – Я ее единственная дочь.

– Ник, в вашей семье возникла проблема. Бывает, что человек заболевает, а ему не сочувствуют. На него злятся, будто он заболел нарочно, чтобы кому-то досадить.

– Ты имеешь в виду меня? Так и скажи. Я не могу смириться с тем, что моя мать больна.

– Ты злишься. Я только об этом говорю.

– Конечно, я злюсь. Я срываюсь с места каждый раз, когда им нужна. А мой брат приходит на ужин, и с ним обращаются, как с принцем. Мне достается все плохое и ничегошеньки хорошего.

– Маттео и Роза уже звонили, спрашивали, чем они могут помочь.

– Можно подумать, они собираются помогать. Звонят и скрещивают пальцы в надежде, что ты откажешься. Мой брат любимец семьи. Так было всю нашу жизнь. Что бы Маттео ни делал, его боготворят. А что бы ни делала я, меня осуждают. Можешь себе представить, что бы сказала моя мать, если бы я развелась с тобой и снова вышла замуж? Хотя этого никогда бы не случилось. Я не заставила бы родителей переживать такое. Неужели я единственный человек, который видит, что на самом деле происходит?

– Просто твоего брата они любят больше.

* * *

Проходя мимо дежурного, Николина Тицци выкрикнула свое имя и поспешила к лифту, оставив Джорджио улаживать формальности. Она втиснулась в переполненную кабину. Выйдя на нужном этаже, она какое-то время металась по коридору, пока не нашла палату матери.

Матильда спала на больничной койке. В палате все имело зеленоватый оттенок, включая ее мать. При больничном свете никто никогда не выглядит хорошо – возможно, так и задумано. Николина вгляделась в черты матери.

На левой брови, идеально изогнутой, был виден крошечный участок, где не хватало волосков. Обычно мать подрисовывала их светло-коричневым карандашом, но сегодня ей явно было не до этого. Губы она накрасила, но сейчас от помады осталось только бледно-розовое пятно. Прямой нос, которому позавидовал бы любой итальянец, придавал профилю благородство. Оставленная чайкой царапина на щеке почти исчезла.

Матильда спала едва ли не ангельским сном. И хотя она находилась рядом, Николину вдруг охватило острое чувство тоски по матери. Гнев ее сменился грызущим чувством вины за ту пустоту, которая наступит со смертью Матильды, и тут же ей стало ужасно стыдно. О чем я только думала?

Николина горько заплакала, словно потерявшийся ребенок из сказки, который перед самым наступлением ночи оказался один в лесу. И вот уже садится солнце, скоро станет совсем темно, и нет никакой надежды, что ребенок найдет дорогу домой. Николина упала на колени и уткнулась лицом в простыню, свободный край которой свисал с больничной койки.

Анина толкнула дверь в палату и увидела мать в слезах.

– Мама! – Анина бросилась к ней.

Следом в палату вошел Олимпио:

– Николина, что ты тут делаешь?

Матильда проснулась и изумленно уставилась на присутствующих:

– Что такое?

В палату вошел Джорджио, за