Сад чудес и волшебная арфа - Джанетт Лайнс

тысячелистника: хвост оборотня, ведьмин сорняк, игрушка злодея. Но такие определения вряд ли способствовали бы продажам, поэтому она предпочитала держать эти сведения при себе. Да и при таком невинно голубом небе об этом не стоило беспокоиться. Девушка засунула стебель тысячелистника под черную ленту капора. Несмотря на мрачный наряд самой Лаванды, ее цветы были праздником лета. А теперь, оторванные от родной почвы, лишенные корней, их оставалось только продать. Пути назад просто не было.

Больше всего цветов уходило в суматохе минут за десять до остановки поезда. Затем следовал еще один короткий заход после того, как прибывшие пассажиры выкатывались на платформу. За минувшие годы Лаванда научилась уже за несколько миль улавливать движение железных мышц локомотива, его дымное дыхание и биение сдвоенных колес о стыки. Она и сейчас носом ощутила дуновение пара, а ступнями – через подошвы сапог и три пары толстых носков – вибрацию рельсов. Ее ноги пульсировали в унисон с ходом Самсона, и вот-вот наступит момент, когда все увидят, как величественно приближается огромная махина. А кто-то примется заранее вопить не переставая: «Вот он!»

– Вот он!

Самсон мчался на них, словно огнедышащий великан из сказки, крутя шатунами, как мощными руками, и грохоча механическим сердцебиением: «стойте в шляпах!..», «стойте в шляпах!..», «в шляпах!..», «в шляпах!..». Потом взвизг тормозов, тройной оглушительный гудок с клубами дыма из трубы – и вот исполин замедлился и остановился. Лошади заржали, шарахнулись, затарахтели сбруей. Обезьянка на спине шарманщика испуганно забулькала горлом.

Лаванда размахивала двумя самыми роскошными букетами. Особенно шикарны в этом году поздние розы. Подняв их повыше, она вдохнула.

– А вот свежие цветы! Только что срезаны! – пропела девушка. – Букеты! Тусси-мусси! Целебные травы!

Несколько джентльменов на бегу купили цветы. Лаванда надеялась на большее. Ее тележка все еще была загружена доверху, а толпа – все еще многолюдна. Даже жонглер изо всех сил пытался привлечь внимание. Но весь интерес толпы был направлен только на одно: на вагон, из которого должна появиться Прорицательница.

Лаванда зашла с другой стороны.

– Цветы для известной пророчицы! Порадуйте духовидицу!

Невзрачный мужчина в гетрах купил одну розу и прикрепил к лацкану.

И все? Если из поезда не высыплются новые покупатели, придется везти цветы обратно в деревню и торговать ими вразнос на улицах. А если и вовсе не удастся продать свои любимые цветы? Ведь тогда получится, что она понапрасну оборвала их жизни, и без того короткие.

Вскоре Лаванда присоединилась к недолговечному празднику, борясь за внимание с другими продавцами. Пассажиры потоком пошли с поезда, таща, неся и волоча ранцы, чемоданы и узлы. У кого-то был даже попугай в клетке. Лаванда размахивала над головой великолепными букетами.

– Изумительные цветы! Изысканные ароматы! Тусси-мусси! Травяные обереги!

Ее оживленные призывы вливались в общий хор:

– Жареные каштаны! Засахаренные тыквы! Тканые платки! Сальные свечи! Помадка с патокой!

Если бы только ее тележка стояла поближе к путям… но торговцы каштанами, тыквами, платками, свечами и помадкой опередили Лаванду, заняв более выгодные места.

– Вот они! – крикнул кто-то. – Трауты!

Из поезда выплыла дама. Это могла быть только Прорицательница. Рядом с ней горделиво вышагивал мужчина.

Поразительная пара поднялась на перрон, своим блеском затмив всех остальных, затуманив весь мир. Эти двое просто лучились обаянием. Необыкновенно красивые, стройные, они источали сияние и гипнотизировали. Дама, высокая, статная, с безупречной осанкой наездницы, отличалась сокровенной красотой. Среди цветов она была бы цереусом, цветущим ночью. Бесподобная, словно леди сонетов. Как будто сошла со страниц журнала Годи «Для дам»[6].

Не будь Аллегра Траут провидицей, наверняка стала бы модницей или жрицей.

Лаванда, как и все остальные, восторженно таращила глаза. Святые угодники, какое божественное зрелище! Аллегра Траут была из тех женщин, при виде которых хочется немедленно бежать к парикмахеру или в модный магазин. А тут Лаванда в своей сиротской блузке, унылой, заляпанной юбке и гигантских веллингтонах и с руками, загрубевшими от работы в саду.

Люди на перроне аплодировали, выкрикивали приветствия, стараясь держаться поближе к притягательным гостям.

Затем наступила тишина. Даже обезьянка перестала бормотать и только таращилась. Тишина, казалось, демонстрировала общее желание собравшихся, чтобы это новоявленное чудо женственности и ее спутник не считали их неотесанным, провинциальным сбродом. Зрители отступили, освобождая модной паре больше места. А это почтительное действие было, скорее всего, продиктовано ощущением необычного: далеко не каждый день городок навещали личности, прославившиеся общением с мертвыми. Впрочем, какова бы ни была причина такого поведения, но произошло что-то вроде библейского разделения моря[7], так что Аллегра Траут могла двигаться дальше, ни на гран не уронив достоинства, снисканного репутацией и собственным великолепием. В графстве Гастингс хватало и хорошеньких невинных девушек, и привлекательных опытных дам, но ни одной было не сравниться с Прорицательницей. Все хоть сколько-нибудь приближавшиеся к ней по красоте обитали только в журналах или на картинках из пачек табака (которые отец Лаванды имел обыкновение разбрасывать по дому). Или в стихах.

Аллегра Траут шла, высоко держа голову, лишь наполовину кокетливо прикрытую темно-бордовой бархатной шляпкой с пучком перьев и вуалеткой, не доходящей до точеного породистого подбородка. Маленькая шляпка – несомненно, новый писк моды, еще не дошедший до Бельвиля.

Тишину разорвал девичий вопль:

– Мисс Траут! Я восхищена вашей шляпкой! Где можно купить такую же?

И еще женские возгласы:

– А мне нравится ваш красный плащ!

Духовидица не реагировала на эти восторги, а только величественно продвигалась дальше сквозь толпу. Продолжая держать всех под гипнозом своего обаяния.

Волосы черные как ночь, блестящие, словно мокрые, кожа гладкая, как лепесток. Глаз за вуалью не видно, но, судя по осанке, Лаванда не сомневалась, что в них сверкает острый ум. Путешественница была в черных кружевных перчатках и без зонтика. На вид постарше Лаванды, возможно, чуть ближе к тридцати пяти. Плыла по перрону, словно бригантина, элегантно раздвигая восхищение толпы, которая заманивала ее, призывала, требовала частных аудиенций, сеансов гадания на Таро, чаинках и кофейной гуще, общения с загробным миром. Роскошная бархатная накидка густо-алого, пунцового цвета развевалась у гостьи за спиной, держась на шнурке с серебряной кисточкой, обвязанном вокруг шеи. Очень необычный оттенок у этой накидки, словно составленный из экзотической смеси красителей. Для накидки было слишком тепло, но дама казалась такой восковой, потусторонней, что, возможно, не реагировала на погоду, в отличие от остальных.

Благодаря росту Лаванда, встав в тяжелых сапогах чуть ли не на кончики пальцев и вглядываясь в толпу, могла лучше видеть все происходившее. От движения накидка у Аллегры Траут распахнулась, словно театральный занавес, демонстрируя элегантное