Сад чудес и волшебная арфа - Джанетт Лайнс

плюща свисали, томно перешептываясь, словно стайки праздных дам. Восковые листочки мирта, блистая, были подобны маленьким зеркальцам, в которых Лаванда видела крохотные отражения своего лица. Папоротник разрастался густым лесом. Мальвы радостно разевали алые и розовые ротики. Исходили ароматом груши с любимого дерева матери. Даже пылкий мох дерзко и честолюбиво стлался под ноги. Бурно разрослась огуречная трава. И тысячелистник, кругом множество тысячелистника. А еще фиолетовая лаванда, ее тезка. Хотя по некоторым цветочным словарям лаванда означала осторожность и сомнения, матушка всегда утверждала, что у нее этот цветок ассоциируется со спокойствием, безмятежностью, душевным равновесием.

Однако в дороге Лаванда не чувствовала себя ни спокойной, ни безмятежной. А все потому, что цветы она срезала с глубоким огорчением. Эти сочные зеленые стебли начали умирать в тот самый момент, когда в них вонзался секатор. И палачом была она. И слышала крики несчастных растений, когда выкрадывала их из земляного дома.

Убийство. Похищение. Лаванда хотела быть не палачом, а поборницей красоты. Но надо было есть. Надо было жить. А для этого приходится продавать любимые цветы.

Девушка добралась до вокзала. Пора надевать маску веселья. Никто ведь не захочет покупать букеты из рук воплощенного горя и несчастья. Людям нравится жизнерадостная «деревенская девушка с цветами». Такое вот неправильное название. Потому что, во-первых, Бельвиль считается уже городом, хотя большинство местных жителей по-прежнему называют его деревней, а местного глашатая – деревенским. А во-вторых, сама Лаванда уже вышла из возраста девичества. За пределами цветочной торговли ее прозывали «двадцативосьмилетней старой девой», «девчонкой нашей славной арфистки». Или «дочерью аптекаря» – те, кто знал ее отца; а в его магазин приезжали отовсюду.

Тележка Лаванды влетела в выбоину. Бессмертники, мята, физалис и поздние розы почти утонули в грязи. Саше с тысячелистником выпало на дорогу. Лаванда выругалась под нос: «Вот же черт!» Надо было положить его на дно тележки. Девушка встряхнула льняной мешочек. На нем осталось пятнышко засохшей грязи. Одна надежда – что потенциальный покупатель не заметит.

Выправив тележку, Лаванда снова задумалась, кто сегодня может прибыть по Великой железнодорожной магистрали. Ее захлестывали волны мытых и немытых людей. Вот проскользнул мужчина в широкополой шляпе. Англиканский священник, наверное? Может, стоило попросить у него благословения?

Лаванда обратилась к шествующей мимо даме и спросила, почему все так спешат добраться до станции? Поезд ведь еще не пришел. Не замедляя шагов, женщина в чепце повернулась и уставилась на нее, будто Лаванда была не известной всем цветочницей, а городской сумасшедшей.

– Как почему? Чтобы найти место, откуда будет хорошо видно, как из поезда выходит знаменитая духовидица, пророчица. Она мистик и эзотерик широкого профиля. Одна из тех, кто разговаривает с мертвыми. Отлично гадает и на кофейной гуще, но со сверхъестественным умением читает именно по чайным листочкам. А еще по Таро. Все говорят, что она способна на многое. Настоящий мастер на все руки по сокровенным знаниям. А вы, мисс, верно, в медвежьем углу обитаете, раз не слыхали о той, кого называют Прорицательницей.

И женщина поспешила вперед, словно пытаясь наверстать время, потраченное на эту проникновенную речь.

Деревенский глашатай уже, несомненно, прогавкал новости об этом знаменитом многопрофильном мистике-медиуме.

У вокзала сгрудились экипажи, готовые доставить путешественников в «Эмпайр-отель», «Фермерс-отель», «Мэншн-хаус» или какую-нибудь другую гостиницу. Неуклюже лавируя тележкой и с трудом объехав большую кучу переваренного лошадиного завтрака, Лаванда пробралась сквозь толпу.

Устроившись на своем обычном торговом месте, она повесила на борт тележки плакатик: «Красота растений Л. Фитч – для вас». Другие продавцы приветствовали ее с дружеской теплотой, вполне искренней, пока не пришел поезд и они не начали соперничать за кошельки путешественников. До Лаванды доносился сладкий аромат засахаренных яблок. Как же хочется съесть, жадно сгрызть хоть одно, да только на что его выменять? Торговец яблоками, сморщенный мужичок в латаной-перелатаной жилетке, не показался ей любителем цветов. Рядом мастерица-ткачиха размахивала изумительной красоты накидками. Как же хочется купить самую яркую и вместо унылых оттенков траура с непередаваемым наслаждением закутаться в броские тона.

Вся эта накатывающая волнами толпа шумела и гудела, пропитываясь последним теплом уходящего лета. Из этого гула, ввинчивавшегося Лаванде в уши, время от времени вылетали восклицания «Прорицательница!», «Путешествующая визионерка!» и еще какие-то отрывистые слова, в одном из которых, прощелкавшем над ухом Лаванды, подобно кукурузному зерну на сковородке, ей послышалось «форелька».

Рыбы тоже умеют прорицать?

Но тут до Лаванды долетели новые слова. Оказывается, Прорицательницу зовут Аллегра Траут[5]. Теперь понятно, откуда рыба.

В толпе Лаванда заметила госпожу Дот Тикелл, эксцентричную художницу, которая размазывала краску по холсту на мольберте. Без сомнения, усугубляя уныние. На ней, как обычно, была мужская шляпа наподобие той, что носят машинисты, а седые волосы тщательно убраны под нее. Дот предпочитала изображать угрюмые сцены жизни их городка, да еще делала это гротескно, отчего ее картины становились сродни ночным кошмарам. Сейчас она была слишком поглощена собственным творческим процессом, чтобы привычно подшучивать над тем, как Лаванда, продавая цветы, торговала «эфемерным», в то время как она сама, нанося краски на холст, создавала долговечные вещи. По этому поводу Лаванда никогда не возражала госпоже Тикелл, потому что здесь спорить бессмысленно. Нарисованные изображения и в самом деле переживут живые цветы. А художница дружила с матушкой и до сих пор время от времени навещает дом на Пиннакл-стрит, так что Лаванда спокойно относилась к ее выкрутасам, чтя материнскую привязанность и родство творцов: тех, кто создавал вещи своими руками, будь то тусси-мусси или картины.

Среди толпы двигался шарманщик с обезьянкой на плече. Пот выступил у него на лбу, придавая его музыкальным шедеврам влажное волнение. Лаванда уже много раз приходила к вокзалу со своей тележкой и продавала цветы, но до сих пор не видела ни шарманщиков, ни обезьянок. Впрочем, это и неудивительно: со времен открытия Великой железнодорожной магистрали на берегах залива Квинте появилось великое множество разношерстных типажей.

Жонглер по соседству ухмыльнулся. К тележке Лаванды суетливо подбежали две хихикающие девушки и, купив по коралловой розе, прикололи к волосам (для этого в тележке имелось несколько одиночных цветков). Девушки, нарядные, миловидные и пухленькие, разительно отличались от изможденной Лаванды с ее неуклюжими сапожищами и траурной юбкой в пятнах грязи.

Чтобы как-то скрасить унылую одежду и оживить свою наружность, Лаванда полезла в тележку. Помимо роз, у нее там было припрятано несколько стеблей тысячелистника – тысячелистника Фитча, тысячелистника арфистки, как называли его местные жители. Растение покупали как оберег, как лекарство, но чаще для приворотного заклинания на траву. Лаванде были известны и другие, более мистические названия