Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс

Приготовления наших воинов идут быстро, и вчера разговорились об этом на собрании у королевы.

– Господин Вивонн, сказала госпожа Жевр: – вероятно полагает, что дело не будет жарко, потому что заказал себе кафтан из буйволовой кожи на такой же подкладке…

Дамы расхохотались, не смотря на присутствие короля, но его величество нахмурил брови и воскликнул:

– «У нас не будет буйволов во Фландрии. Господин Вивонн, говорят, останется в Париже, и я полагаю, что это не будет ему неприятно.

На одном из последних выходов, когда посланники откланивались королю, его величество жаловался: маршалу Граммону на глупость одного из них.

– Увидите, государь, отвечал придворный: – что этот посланник родственник какого-нибудь министра, и что в его отечестве принуждены были находить в нем таланты.

Кузен мой, камергер, передававший мне эту остроту, сказывал, что она пришлась не по вкусу французским министрам; находившимся при этом.

Я не скажу, что французская армия отправилась на войну, но что сен-жермэнский двор совершает приятную прогулку во Фландрию. Действительно, за нашими войсками, следует более карет, нежели пушек и военных фургонов. Из писем моего родственника камергера я убеждаюсь, что в армии этикет соблюдается точно также, как в Сен-Жермене или Версали; у короля происходят церемонии раздевания и торжественный въезд в квартиру, которая часто состоит из какой-нибудь лачуги. В лагере у него не только устраивается аудиенц-зал в палатке, но существуют и гостиная и игорные столы, на которых наши вельможи проигрываются также быстро, как и в мирное время.

Эта вежливость, эта изысканность волокитства, это собрание прелестных женщин, устанавливающих иногда в каком-нибудь сарае золоченые туалеты, привезенные с собой, эти духи в смешении с пороховым запахом, эта придворная болтовня, прерываемая ежеминутно командными словами, наконец, отдаленный гром артиллерии, заставляющий дрожать красавиц в то время, когда любезные офицеры приводят в трепет их чувствительные сердца – все это возбуждает удивление.

Скажу более: войска, проникнутые этим духом учтивости, часто возобновляют споры о первенстве в походе, в лагере, даже под огнем неприятельским; многие уже поддерживали копьями эти смешные претензии. Конечно, вежливость необходима; но это значит уже простирать ее слишком далеко, если давать убивать себя с такой церемонией.

Заговорив о войне, необходимо упомянуть хоть в нескольких словах и об армии. Первым корпусом командует маршал Тюренн под начальством короля; два другие поручены маршалу Омону и маркизу Креки; всего около тридцати пяти тысяч человек. Я хочу нарисовать портрет героя Тюренна. Они почти среднего роста с широкой грудью, с высокими плечами; волосы у него каштановые, голова большая и немного наклоненная, глаза большие, исполненные огня, но закрытые толстыми сросшимися бровями; черты его не страдают именно отсутствием правильности, но им скорее не достает эффекта. Одним словом, в физиономии этого героя ни что не обличает величия, которое не обнаруживается также и словами, которые выражают мысли или мнения мало обдуманные. Между тем Тюренн основательно образован; он приводит иногда древних авторов, упоминающих что-нибудь об Аннибале – его обожаемом полководце. Маршал по всему и по костюму кажется скромен; но люди, знающие его ближе, находят в нем большой запас самолюбия. Если он собирается говорить о себе, то начинает с фразы: «Не знаю, осмелюсь ли вам сказать» и вскоре осмеливается восхвалять свои качества непомерным образом. Он имеет привычку говорить о себе безлично: бросились на линии, произвели отличное движение и разбили неприятеля. Если Тюренн и имеет в частной жизни кое-какие недостатки, то трудно заметить их у него на поле битвы: никто не сумеет сообразить с такой быстротой и в случае надобности переменить решения. Нет отчаянной битвы для этого великого полководца; чем, ближе считают его к поражению, тем чаще он выигрывает, так он умеет воспользоваться неровностями почвы: углубление, ручей, малейший кустик – все дает ему преимущество, которого неприятель не может предвидеть, и которое у него под рукой становится тотчас же средством к победе. Тюренн получил от природы начальственный ум, и ум этот столь обширен, что он управлял бы государством также как и армией.

Великий Конде в этой компании следует по правую руку короля, но не имеет специального назначения. Его величество все еще сердится на него за войны Фронды и за его службу в испанских войсках.

– Без вас, сказал ему однажды король, указывая на огромную равнину Фландрии: – без вас все это было, бы моим.

– Ах, государь, отвечал принц: – вы обещали мне не упоминать более об этом; и я могу напомнить это обещание вашему величеству в момент, когда вы запрещаете моей шпаге завоевание этой земли.

В армии случилось происшествие, которое заставило посмеяться столицу, посмешив прежде путешествующий двор. Все почти наши молодые вельможи увезли с собой любовниц во и Фландрию. Поэтому все удивлялись, что Артаньян не согласовался с этой частью этикета, и не имел при себе хорошенькой парижанки в лагере. Правда, что Молеврье, командир первой роты, возит за собой, по крайней мере, две дамы, но подобный багаж имеется преимущественно для себя лично. Между тем при отъезде из Парижа Артаньян не был оставлен судьбой в этом случае: всем была известна живейшая склонность, которую питала к нему одна очень богатая двадцатидвухлетняя вдова, и целомудренная любовь которой наделала шума в начале этого года. Капитан, не будучи в состоянии победить жестокости этого маленького феномена добродетели, сохранил к ней самую редкую и самую странную верность в мушкетере. Он скучал в то время, как товарищи его в ожидании отличий, приятно проводили свои дни и вечера.

У Артаньяна была еще другая причина горя: товарищ его Молеврье, брат генерального контролера, никогда не имел недостатка в деньгах, и это отражалось на подчиненных ему мушкетерах. Он делал им на свой счет дорогие, вышитые золотом кафтаны и покупал блестящее оружие. Артаньян, как выслужившийся офицер, для которого ключи королевской казны поворачивались очень редко, не мог делать подобных затрат, и поэтому его рота казалась бедной сравнительно с ротой Молеврье. Он горько скорбел об этом оскорбительном сравнении и о суровости прелестной вдовы, как вдруг к неописанному его удивлению неумолимая красавица вошла к нему в комнату.

– Боже, мой! Кого я вижу! Не очаровательная ли мечта это? воскликнул он.

– Нет, отвечала молодая дама, целуя его в лоб и не дозволяя Артаньяну поцеловать ее иначе.

– Ах, милый друг, сказал капитан, падая к ногам хорошенькой путешественницы: – я счастливейший из людей… Нет более горя для меня… Вы здесь… присутствие ваше говорит мне…

– Но не то, именно о чем вы думаете, возразила вдова спокойно. – Встаньте,