Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс

желанию Людовика ХIV знать, что делается в столице. До настоящего времени в этом отношении ему служили плохо, потому что никакого направления не было дано особому роду наблюдения, которое следует назвать шпионством, хотя цель его – частное удовлетворение короля. Все теперь исполняется отлично: у генерального наместника полиции Рейни везде есть глаза и уши, и король получает сведения о разговорах в общественных местах или частных домах, о семейных тайнах, о скрытых связях и монастырских скандалах. Большинство агентов доносит королю через посредство своего начальника; другие пишут прямо государю через верные руки, а иных, наконец, вводят в королевские комнаты таинственными путями для словесного доклада. Одним словом, город и двор сделались прозрачны для государя. С помощью этих сведений чиновники или придворные получают награды или подвергаются наказаниям, не подозревая, каким образом король мог знать то, что по большей части они сами уже позабыли.

Но, независимо от этого тайного наблюдения, Ла-Рейни и привел в порядок полицию; он велел повесить на парижских улицах фонари, каждый с большой свечкой, что предохраняет прохожих от довольно частых нападений повес[57].

Ла-Рейни мы обязаны также тем, что он обезоружил пажей и слуг, вредные проделки которых возобновлялись каждый вечер. Честные женщины могут безопасно выходить в сумерки, если только нашим молодым вельможам не приходит фантазия оскорблять их… потому, что для этих нет еще полиции. Положили также предел набегам молодых людей, которые, рыская в день свадеб, являлись силой раздевать новобрачную, несмотря на ревнивое сопротивление молодого супруга, что вело часто к кровавым столкновениям. Запрещено и также возвращаться потом нарушать скромное блаженство молодой четы, принося ей при свете факелов и при звуках музыки теплое вино, сильно приправленное пряностями.

Юридические злоупотребления, основанные на суеверии, на старинном легковерии, не могут существовать среди возрождающейся нации. Будем надеяться, что не явятся более в судах формальные процессы против свиней, собак, гусеницы, мышей, как это происходило доселе, после того, как духовенство серьезно произносило отлучение этим вредным животным. В прошлом году еще викарий в Пан-дю-Шато в Оверни отлучил виноградную гусеницу. Судья после этого постановил приговор, предписывая этим насекомым удалиться в указанную бесплодную пустыню. Странный этот факт подтверждается подлинными документами[58].

Моту сказать об одном утешительном учреждении: Кольбер вчера получил королевское утверждение на свой проект – основание в Риме школы французской живописи, где воспитанники среди изящных образцов и великих воспоминаний будут совершенствоваться в искусстве. Мысль об этом, учреждении принадлежит знаменитому Лебрену, который и назначен директором школы.

Я смеюсь еще до слез при мысли о недавнем происшествии среди белого дня между госпожой Ла-Бом, старинной любовницей маршала Граммона и девицей Дюмениль, настоящей любовницей маршала Грансея. Лакей последней задел немного локтем первую; та оборотилась и дала неловкому слуге пощечину. Дюмениль вступилась, госпожа Ла-Бом начала ругаться, возникла ссора и, наконец, благородная дама погрозила простонародной красавице. Любовница Грансея, будучи, убеждена, что ее противница, проходя одинаковое с ней поприще, спустилась до одного с ней положения, и на имя потаскухи, которым та обозвала ее, отвечала, что это название в одинаковой мере приличествует наложнице Граммона и что, занимаясь одинаковым ремеслом, обе они должны жить в добром согласии. После этого девица Дюмениль сделала церемонный реверанс и удалилась, в то время как толпа с криками и свистками проводила госпожу Ла-Бом к карете.

Приключение это, наделавшее шума, поссорило господина Грансея с госпожой Ла-Бом. Нинон нашла в этом скандале предмет для забавы, и старается помирить враждующих. Госпожа Вивонн спросила третьего дня у Ланкло о причине ее вмешательства.

– Любовь к порядку, отвечала наша новейшая Лаиса: – так как госпожа Ла-Бом была любовницей маршала Граммона, который старше всех маршалов Франции, то любовница маршала Грансея должна ей уступить: в военной службе старшинство прежде всего. Девица Дюмениль согласна и все улажено.

Не смотря на это посредничество, король все еще сердится на Грансея; говорят, что его не пошлют на войну, которая затевается.

Подобное же приключение случилось несколько дней прежде с самой Нинон, и поэтому-то вероятно она и вмешалась. Госпожа Жевр считается не без основания живой газетой двора и города. И вот, когда однажды у Нинон зашел ученый спор о появлении затмения, эта остроумная куртизанка сказала, что не верит, ибо госпожа Жевр не говорила еще об этом. Последней эта шутка не понравилась и она, воспользовавшись случаем, начала критиковать поведение Нинон.

– В чем же обвиняет меня эта красавица? – сказала Нинон, узнав о выходке госпожи Жевр: – единственная разница между нею и мной та, что я иду открыто по пути порока, а она старается скрыть свое разгульное поведение. Я не принимаю никаких предосторожностей накидывать завесу на мои приключения, город и двор их знают и не удивляются моему поведению. Госпожа Жевр, напротив, употребляет всевозможные усилия, чтобы заставить верить в свою добродетель, а между тем, все в ней сомневаются. Я имею перед ней преимущество откровенности, а еще более драгоценное – это свобода наслаждения.

В то время как Кольбер, душа великих законодательных учреждений, приводит королевство в цветущее состояние внутренними реформами, Лувуа, сделавшись министром, выказывает благородное, соревнование в военном департаменте. Задавшись мыслью основать могущество царствования Людовика XIV на славе, более блестящей нежели прочной, и он хочет доставить этому государю торжество оружия, которое суетность человеческая считает необходимым прибавлением к величию государей. Долго обдумывая средства узаконить войну, министр открыл, что Мария-Терезия, дочь Филиппа IV от первого брака, имела на Фландрию право наследства, за исключением Карла II, сына от первого брака. Конечно право основывается только на голландском обычае исключать из наследства детей второго брака в пользу детей первого брака, даже если последние будут одни дочери. Это местное правило провинции, которую хотят завоевать, по-видимому, весьма слабое доказательство перед лицом общих законов испанской монархии, которым Нидерланды должны подчиняться; но Людовик XIV отдал вопрос на обсуждение богословов, которые нашли его право неоспоримым, хотя мадридские казуисты считают их за это достойными отлучения от церкви.

Не заботясь о соглашении этих различных органов духовного правосудия, армия наша выступает во Фландрию, имея достаточный предлог к враждебным действиям, в неуплате пятисот тысяч экю, которые по Парижскому трактату должны Французскому королю в приданое за Марию-Терезию. Нельзя, однако же, скрыть, что это приданое за дочерью Генриха IV, когда она выходила замуж в Испанию, не было точно также уплачено Луврским двором; но понятно, что не следует обладать хорошей памятью в делах политики. Более – можно представить при этом обстоятельстве чрезвычайно замечательное самоотвержение, ибо император Леопольд согласился по договору предоставить Людовику XIV овладение Фландрией, в ущерб