Молот шотландцев - Виктория Холт

— Мудрая Демозель! — сказал он, целуя ее руку.

Она смотрела сквозь него в прошлое, думая, как он знал, о своем отце — одном из величайших людей своей эпохи, как теперь начинали говорить. О человеке, который верил в правду и на время усмирил короля. Пройдут годы, и люди будут помнить Симона де Монфора, потому что он жил и умер неистово. Они не вспомнят Демозель, которая жаждала мира и принесла счастье дикому горцу.

Так они строили планы о будущем ребенке.

Однажды к ним заехал брат Лливелина, Давид. Давид, по правде говоря, извлек из соглашения с Англией больше выгоды, чем Лливелин. Поскольку Давид перешел на сторону Эдуарда, король считал его союзником. Лливелин же был врагом.

Эдуард не знал Давида. Давид был из тех, кто сражается на стороне сильного.

На границах уже некоторое время царил мир, и Давиду было не по себе. Он хотел поговорить с братом о возможности вернуть утраченное.

Демозель встревожилась, приветствуя Давида. Она была уверена, что его приезд сулит беду. Ей не хотелось, чтобы даже мысль о войне проникала в их счастливый дом.

Давид долго сидел, беседуя с братом.

— Так ты доволен, — вопросил он, — участью вассала английского короля? Где твоя гордость, Лливелин?

— Я никогда в жизни не был так счастлив.

Давид был настроен скептически.

— Новоиспеченный муж. Будущий отец. Святые угодники, Лливелин, что подумает твой сын об отце, который спокойно отдал свое наследие англичанам?

Лливелин молчал. Когда он был не с Демозелью, он и впрямь порой со стыдом думал о заключенном им мире. Что сказал бы его старый дед? Что сказал бы отец?

— У меня не хватило сил против англичан, — сказал он. Он нахмурился, глядя на Давида. — Меня окружали предатели.

Давид отмахнулся.

— Если бы я не перешел к англичанам, от Уэльса нам бы ничего не осталось.

— Если бы ты стоял рядом со мной…

— Не в моем нраве быть чьим-либо вассалом… даже брата.

— Кроме, разумеется, вассала короля Англии.

— Ненадолго, — сказал Давид.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о том, что мы должны собрать войско и вернуть то, что у нас отняли.

Лливелин, думая о Демозели, покачал головой.

— Ты забыл пророчество?

— Очевидно, оно было не для меня.

— Уж точно не для того, кто отбрасывает свой шанс на величие. Лливелин, тебе было суждено править Уэльсом… а может, и Англией. Возможно, Мерлин имел в виду, что Англия будет твоей, если у тебя хватит смелости ее взять.

Настала глубокая тишина. Эта мысль не раз приходила Лливелину в голову.

Он медленно произнес:

— Я никогда не знал такого счастья, как в последнее время.

Давид презрительно фыркнул.

— Ты молодожен. Ты слишком долго ждал. Твою невесту у тебя отняли. О, как это было романтично. Мечты, мечты… и ты все еще в них витаешь. Подумай, Лливелин. Когда ты состаришься, твои дети скажут тебе: «А что же Уэльс? Что с твоим наследием? Ты променял его на свои романтические грезы».

— Им предстоит идти своим путем, самим учиться жизни, самим решать, чего они хотят — счастья, какое я знаю сейчас, мира… радости… о, я не могу тебе объяснить, Давид… или войны, кровопролития, горя, разбитых сердец.

— А слава Уэльса? Уэльс для валлийцев!

— Ты зря тратишь на меня время, Давид.

И наконец Давид понял, что это правда.

Он задумался, когда Давид уехал. Демозель утешила его.

— Он считает меня глупцом, — сказал он ей.

— Мудрым глупцом, — ответила она.

Затем они заговорили о будущем ребенке и о красоте валлийских гор.

«Наши горы», — называла она их, и их, вместе со счастливым браком и будущим дитя, было ему достаточно.

Так они и жили в своей мирной гавани, и приблизился час, когда Демозели пришло время рожать. Пришли женщины и затворили ее от него.

Он сидел под дверью ее спальни и ждал.

Они еще не достигли вершины своего счастья. Все изменится, когда родится дитя. Она ждала ребенка, и он тоже.

Маленький мальчик. Лливелин. Тот Лливелин, которому суждено исполнить пророчество Мерлина. Нет, этого она бы не хотела. Это означало бы выступить против мощи Эдуарда. Возможно, к тому времени, как этот ребенок вырастет, Эдуарда уже не будет в живых. Возможно, ребенку придется столкнуться с сыном Эдуарда.

Лливелин улыбнулся. Должно быть, в этом и разгадка. Никто не мог противостоять великому Эдуарду. Это было то, что люди знали инстинктивно. Даже пророчество Мерлина блекло и увядало перед лицом Эдуарда.

Роды были долгими. День угасал. Все еще никаких вестей. Страдает ли она? Этого он вынести не мог. Я должен быть с ней. «О нет, милорд, — говорили ему, — не стоит. Уже недолго».

О, моя Демозель, дочь великого мужа, принцесса королевской крови, какую радость ты принесла мне. Этому не суждено длиться. Больше не должно быть детей. Ты скажешь, что для женщины естественно рожать, но я не вынесу этой… муки.

Он рассмеялся над собой. Его мука была душевной, ее — телесной. Женщины сновали туда-сюда. Хмурые лица и нескончаемое: «Уже недолго».

И тут он услышал плач ребенка.

Он уже был у двери.

— Девочка, милорд. Прелестная, здоровая девочка.

Он не взглянул на дитя. Он мог лишь подойти к ложу, где лежала Демозель, слабая и измученная.

Он опустился на колени у постели, и слезы хлынули у него из глаз. Он не мог их остановить. Ему было все равно, что женщины это видят.

— Как он ее любит! — промолвила старая повитуха и покачала головой. В глазах ее была безграничная скорбь.

— Девочка, — прошептала Демозель.

— Прекрасное дитя, любовь моя, — ответил он.

— Ты не против…

— Мне нужна лишь моя Демозель. Ничто другое меня не заботит…

— Ты должен позаботиться о дитяти.

Ему сказали, что теперь ей нужно поспать.

— Она измучена, рожая тебе дитя, — сказала повитуха.

И он ушел, оставив ее, вернулся в свои покои и стал молиться. Он забыл взглянуть на ребенка.

В его дверь застучали.

— Милорд, скорее! Миледи желает вас видеть.

Он побежал. Он был у ее постели. Она смотрела на него остекленевшим взглядом.

— Лливелин, — прошептала она