Молот шотландцев - Виктория Холт

в постели, она размышляла о том, что происходило в этом дворце в былые годы. Он стоял здесь много-много лет — возможно, в ином виде, ибо естественно, что такие места достраивались веками. Здесь саксонские короли проводили свои витенагемоты. Здесь жил король Альфред, а более близкий предок, Генрих I, устроил здесь свой зверинец, куда завез диких зверей на потеху всем, кто приходил поглядеть на повадки этих созданий.

Но именно призрак прекрасной Розамунды витал над Вудстоком, затмевая всех прочих. О прекрасной Розамунде, столь любимой королем, навлекшей на себя ревнивую ярость той мегеры Алиеноры Аквитанской, слагали легенды. Королева не была уверена, что верила, будто та свирепая дама предложила Розамунде на выбор кинжал или яд, но именно так пелось в песне.

И в своем тереме, который Генрих построил для своей прекрасной любовницы, Розамунда ждала рождения своего ребенка, который был и ребенком короля.

Молилась ли она тоже о мальчике?

И она подарила королю мальчиков — двух, крепких. Бедная Розамунда, умершая в соседнем Годстоуском монастыре, раскаиваясь в своих грехах.

Королева помолилась за душу Прекрасной Розамунды.

Когда дочери пришли посидеть с ней, она рассказала им о Вудстоке. Об этом месте ходило столько историй. Историю Прекрасной Розамунды она не хотела обсуждать с дочерьми, но они знали, что их дед Генрих III и их бабушка, которая была такой важной частью их жизни, однажды останавливались в Вудстоке и вместе ушли из дворца в терем Розамунды. В этом романтическом месте они и провели ночь. И это оказалось промыслом Божьим. Ибо в ту самую ночь безумный священник пробрался в спальню короля и в темноте снова и снова вонзал нож в его постель, думая, что король там, где он и был бы, не окажись он в тереме Розамунды.

— Представьте, если бы он убил ваших дедушку и бабушку, — сказала королева. — Тогда ваш отец никогда бы не родился… а значит, и вы тоже.

Джоанна была в благоговейном трепете от такой перспективы. Она не могла представить себе мир без Джоанны Акрской.

На следующий день у королевы начались схватки.

Это были, как обычно, легкие роды. Все шло, как она и думала, по одному и тому же кругу. Быстрые схватки, девочка… на этот раз слабенькая, над которой женщины лишь качали головами.

Дети пришли навестить мать. Элеонора с настороженным взглядом, Джоанна с любопытством, Альфонсо испуганный, Маргарита растерянная.

— Дорогая матушка, — сказала Элеонора, — как вы себя чувствуете? Нам сказали, это девочка.

— Еще одна девочка, — ответила королева. — Она очень маленькая.

— Я хочу на нее посмотреть, — сказала Джоанна.

Их подвели к колыбели, где она лежала, и они молча стояли, с изумлением и тревогой глядя на сморщенное крошечное создание, которое было их новой сестрой.

Принцесса Элеонора вернулась к постели.

— Дорогая матушка, вы ведь не больны?

— Нет, дитя мое, я здорова. Ваш отец будет разочарован, но следующий будет мальчик.

Принцесса встревожилась. Мать выглядела осунувшейся, и ей в голову пришла мысль: если королева умрет, отец женится снова. Он был молод и полон сил. А что, если он женится на молодой женщине, которая сможет рожать мальчиков?

Мать неверно истолковала ее испуганный взгляд.

— Не тревожься, дитя. Женщина истощена после такого испытания. Через несколько дней я поправлюсь.

Принцесса опустилась на колени у постели, держа мать за руку.

— О, дорогая матушка, поправляйтесь, поправляйтесь.

Королева коснулась волос дочери и улыбнулась остальным, подошедшим к постели.

Вошла Эделина, чтобы увести их.

— Королеве нужен покой, — сказала она.

Королеве нужен был и покой, и утешение, ибо не прошло и трех дней, как слабенький младенец умер, и долгое испытание, бдение, полное надежд и молитв, вновь оказалось напрасным.

Глава V

СИЦИЛИЙСКАЯ ВЕЧЕРНЯ

Лливелин обрел мир и счастье в твердыне Сноудонии. Его Демозель оказалась именно такой, о какой он мечтал. Любящая, нежная и умная, она безраздельно принадлежала ему. Его благополучие было ее главной заботой. Она оберегала его, пеклась о нем и умела дать мудрый совет. Она открыла ему радость бескорыстной любви. В его семье всегда царила вражда, брат шел на брата, и никогда нельзя было знать, когда ждать нового предательства. И вот наконец рядом был человек, которому он мог доверять безгранично. Это было чудесным откровением. Поначалу оно его даже немного озадачивало; он не до конца верил, что такое возможно. Но теперь, убеждаясь в этом снова и снова, он обрел чувство уверенности, близкое к ликованию.

Он и не мечтал, что такое счастье возможно.

Демозель тоже обрела покой. Единственной ее печалью была тревога за братьев. Альмерик по-прежнему был пленником Эдуарда в замке Корф, а Ги все еще находился в изгнании, разыскиваемый за убийство Генриха Корнуолльского. Если бы только они могли обрести свободу, если бы им дали возможность начать все сначала, она перестала бы о них беспокоиться и целиком отдалась бы миру и покою своей новой жизни.

Прошло больше года с тех пор, как Эдуард дал разрешение на их брак, и каждый день, просыпаясь, она благодарила Бога за то, что он наконец привел ее к тихой пристани.

Она полюбила эти горы — суровые и прекрасные, угроза для врага, защита для своих.

— Наши любимые горы, — называла она их.

Иногда ей казалось, что Лливелин сокрушается об утраченной власти. Тогда они садились поговорить, и она пыталась убедить его, сколь ничтожна земная слава в сравнении с тем, что они обрели. Она чувствовала себя на вершине блаженства, когда ей казалось, что он это понимает.

И вот наконец свершилось то, чего они так ждали. Демозель носила под сердцем дитя.

Это стало венцом их любви. Лливелина переполняли чувства. Он любил лежать у ее ног и строить планы насчет мальчика.

Она смеялась над ним.

— Мальчика. Вечно «мальчика»! А что, если будет девочка?

— Если она будет похожа на мать, большего я и не прошу.

— Валлийское лукавство, — укоряла она. — Ты просишь мальчика, похожего на тебя.

— Ну а ты кого хочешь?

— Я буду рада тому, кого получу.

— О, вот слова моей мудрой Демозели.

— С тех пор как мы вместе, я познала столько счастья, что мне больше ничего не нужно.

— Если будет мальчик, мы назовем его Лливелин. Да ведь это, должно быть, и есть тот, о ком говорил Мерлин.

Она покачала головой.

— Нет. Я не хочу воина.