Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс

В ожидании король дает великолепные праздники в Версале; на них присутствуют королевы и избранные придворные красавицы, но истинной их героиней все-таки девица Ла-Валльер, хотя даже не имеет и определенного места. Надобно отказаться от описания увеселений, окончившихся вчера и продолжавшихся семь дней сряду[39]; они далеко превзошли карусель 1662. Роскошь, великолепие, оригинальность, свобода, деликатность, ум – все тут соединилось, чтобы удивить, ослепить и очаровать на этих празднествах, оживленных любезностью и любовью. Аллегория, эта прелестная мечта плодовитого воображения, воспроизводилась здесь во всех формах, чтобы придать душу и жизнь развлечениям. Но и здесь, как на всех празднествах, различные эпохи, обозначаемые историей или сочиненные мифологией, смешивались по слову повелителя, чтобы увеселять, очаровывать и пленять взоры, вопреки рассудку.

– Смотрите, говорил мне молодой поэт по имени Расин, который любовался вместе со мною кортежем, сверкавшим богатством и роскошью: – какая амальгама, лишенная вероятия! Вот паладины, во главе которых идет король в образе Рожера. Конечно, государь, по своей мужественной красоте, может нам дать понятие об этом герое, на которого его величество походил бы впрочем, больше, если бы облегчил свою одежду от коронных бриллиантов, которые представляют мошенникам соблазн в пятнадцать или двадцать миллионов. Эти рыцари, герольды, пажи-оруженосцы переносили бы нас успешнее во времена рыцарства, если бы их знамена, щиты, нашлемники не были испещрены девизами, в которых Бенсерод или Периньи смешали, по обычаю, но без большого основания, грацию Анакреона, сластолюбие Овидия, вольность Бокаччио и изысканность Баньзаки, чтобы напомнить нам время, когда язык отличался наивностью. И рядом с этими личностями, принадлежащими к последним векам, вот греческие воины, боги язычества; потом возрасты, времена года, часы и олицетворенные знаки зодиака; а вот современные пастухи с их котомками, посохами, лентами. Все это сопровождает колесницу солнца, катящуюся по земле, и гигантские размеры которой[40] представляют глазам позолоченную массу, не представляющую никакого сравнения. Спрашиваю вас, продолжал Расин: – где я во всем этом найду обольщение и очарование, которыми собирались упоить меня здесь? А эта толпа любопытных, сто тысяч голов которой волнуются на равнине, испытает не более как удивление, а это удовольствие длится не дольше секунды.

Я совершенно разделяла мнение молодого Расина; порядок, которого ищут всегда даже на лоне богатства, отсутствовал в представленном нам зрелище; пышность его подавляла вкус.

– Скажите более, прибавил поэт, которому я сообщила это замечание: – что эта машина не может быть ни красивой, ни величественной, за отсутствием простоты, которая украшает все, приближаясь к природе – вечному типу всякой красоты. Верьте, что пышность скоро перестает нравиться как взору, так и уму; она утомляет внимание, не проникая в душу. Не блеском, не силой изобретения надобно поражать сердце, а эта сила заключается только в действиях, в идеях, в чувствах простых и естественных. Я сделал так мало, что мне едва позволено выставить себя в пример; а между тем осмелюсь сказать, что применение этой системы доставило мне некоторый успех, когда я напечатал свои оды: «Слава Муз» и «Сенская Нимфа», которыми остались довольны публика и Боало – одинаково компетентные судьи. Той же системе я следовал при сочинении моей «Фиваиды», трагический опыт который я буду иметь смелость, а может быть я должен сказать дерзость, вскоре поставить на сцену, где блистает Корнель.

Между тем колесница солнца остановилась; я мог рассмотреть ее ближе, и я легко открыла льстивую аллегорию, которую хотели дать понять королю постройкой этой машины. Эмблемы, ее украшавшие, представляли намеки на царствование Людовика ХIV; притом же и для большей ясности, девиз его «Nec pluribus impar» написан был в колеснице поверх сиденья, не занятого Фебом, которого придворные подразумевали, и который красовался на копе в полном вооружении паладина.

Беседа Расина мне очень понравилась; я его просила дать мне руку до окончания праздника, что привлекло на меня много лукавых взглядов, ибо молодой поэт один из красивейших мужчин, когда либо мной виденных. Мы вместе присутствовали на ристалище, где король остался победителем; то же было на второй, на третий и на четвертый день: ну это понятно. Вечером громаднейшие столы были уставлены в изобилии самыми изысканными блюдами. Шестьсот приглашенных королем особ уселись за этот роскошный пир; мужчины и женщины были до такой степени украшены драгоценными камнями, что казалось, брильянтовая цепь окружала стол и отражала в себе огни четырех тысяч громадных свечей, горевших во все продолжение пиршества. Вскоре появилась пестрая группа фавнов, дриад, пастухов, виноградарей, жнецов, которые толпились вокруг гостей, под предводительством Пана и Дианы, подвигаясь на подвижной горе и покрывая стол всеми произведениями полей и лесов. Стол был расположен полукругом, упираясь в театр открытый во всю сцену, на которой находились певцы и музыканты. Вокруг были изящные аркады, запиравшиеся золочеными решетками. Под дугами были привешены пятьсот люстр с множеством свечей. Рясин нашел зрелище очаровательным.

– Эти декорации, эти машины, прибавил поэт; – дело рук итальянца Вигарани; надобно сознаться, что Италия одна еще может соединять великолепие со вкусом. Но что действительно меня очаровывает здесь – это музыка Люлли: она естественна, велика по простоте; она следует по дороге к сердцу.

Второй день празднества закончился представлением «Принцессы Элиды», комедии Мольера, сочиненной по этому случаю. Сюжет заимствован у испанского автора Морето: обе королевы были тронуты этой почестью, отданной гению их нации; но король так мало дал времени Мольеру для сочинения этой комедии, что в ней чувствуется авторская поспешность. Один только первый акт в стихах, и в остальных заметно много небрежности в слоге и в изобретении. «Принцесса Элида», произведение посредственное, которое прошло среди шума и всеобщего увлечения.

На третий день играли фарс «Принужденный брак», который был поставлен Мольером первый раз в Лувре, в прошлом месяце, и в котором, танцевал Людовик ХIV. Врем известны граф Грамон[41], его любовь к девице Гамильтон, его бегство из Лондона после обольщения этой молодой особы; наконец преследование его братьями Гамильтонами, которые спросили у французского дворянина – не позабыл ли он чего в Англии, и получили ответ: «Извините, я позабыл жениться на вашей сестре, и возвращаюсь с вами в Лондон, чтобы покончить это дело». Таков сюжет, обработанный Мольером с неподражаемым комизмом. Скопированная личность смеялась больше всех зрителей. Граммон, самый смелый, развратнейший и хитрейший из всех придворных игроков, бегал из ложи в ложу, повторяя всем дамам:

– А между тем эта бестия, Мольер меня вывел на сцену. О, счастливцы хороши под всяким соусом.

И потом