Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

кооперативной квартире у метро «Аэропорт». Прошло уже столько лет, но мысль о Поле все еще резала сердце. Митя долго собирался с духом перед тем, как тете Лене позвонить. Он вдруг понял, что не видел ее немыслимо давно. «Почему я не прилетел к ней сразу?» – спросил себя Митя, и этот вопрос остался без ответа. Наверное, те уголовники, которых Евгений Ильич прислал расследовать происшедшее, вызвали у него столь сильное омерзение и страх, что он отнес их и на ее счет тоже. А ведь тетю Лену он очень любил. В киоске у метро Митя купил торт и бутылку вина.

У нее были все такие же добрые, немного растерянные глаза, и она ни о чем его не спрашивала. Они пили чай, потом выпили в память о Поле.

– Мне все еще ее очень не хватает, – сказал Митя.

Тетя Лена казалась очень постаревшей, надломленной, почти прозрачной; с изумлением Митя увидел, что сквозь ее привычные черты неожиданно проступили черты Поли, а еще глубже, сквозь Полины черты, проступили черты навсегда ушедшего, утраченного времени. Он сидел у нее на кухне, когда-то бывшей почти что роскошной кухней столичной кооперативной квартиры, а теперь казавшейся такой маленькой; тетя Лена все предлагала долить ему чая, потом – какие-то булочки, потом погреть ужин, а он чувствовал, что не может пить, захлебывался и вдруг заплакал. Он никогда не плакал по Поле, просто не мог; да и Поля бы его засмеяла. А сейчас он сидел у тети Лены на кухне и плакал, а она почему-то повторяла:

– Митенька, не плачь. Ты же видишь, я не плачу. А мне хуже. Так и ты не плачь.

– Тетя Лена, – ответил он, – мне стыдно. Мне очень-очень стыдно. Я сейчас перестану. А вы плачьте, плачьте, пожалуйста. Кто-то же должен плакать.

« 10 »

Они снова сидели на кухне.

– Как странно, – говорила Ася. – Я Полину маму совсем не помню. Видела, конечно, а вот как она выглядит, не могу вспомнить. А как она повела себя тогда?

– Встала на сторону ее отца, – ответил Митя. – Сказала, что теперь такие времена: либо ты, либо тебя; ничего тут не поделаешь. А еще сказала Поле, что очень ее избаловала. Что слишком защищала от реального мира.

– И Поля?

– Нет, не перестала. Хотя ей было очень больно. Но они перезванивались; не очень часто, но перезванивались. Только деньги Поля брать отказывалась.

Митя задумался.

– Что же мне теперь делать? – спросил он.

Ася покачала головой:

– А что ты можешь сделать?

– Не знаю, – ответил Митя. – Я поэтому и пришел. Мне же больше некого спросить.

– А Арина?

– Ася, вы же знаете.

– Митя, я думаю, что ты ошибаешься. Не может быть, чтобы политика так уж далеко вас развела.

– Это не политика. Совсем нет. Политика здесь вообще почти ни при чем.

Они замолчали.

– Ася, – сказал Митя, – сегодня вы говорите со мной обо всем, кроме главного. Раньше так не было.

– Да. Потому что сегодня я не могу тебе помочь. Возможно, ты совсем вырос. Или я постарела. Или мы оба. Кстати, почему ты никогда не рассказывал мне о Кате? Ты ее не любил?

– Очень любил. Может быть, даже слишком. Поэтому и не рассказывал, наверное. Не знаю. А еще – это же она меня бросила. Сказала, что «горящий дом не бросают». И я был уверен, что теперь для нее никто.

– Ты ей писал?

– Нет. Был уверен, что не ответит.

Ася молча смотрела на него, совсем не улыбаясь, и в ее волосах серебрились тонкие ленточки седины. Их стало заметно больше. «А лицо еще совсем молодое, – подумал Митя. – Как если бы она сама решила отказаться от молодости, да, в каком-то смысле, и от настоящего, наверное, тоже. Хотя надеюсь, что нет. Интересно, как она живет, когда я ее не вижу? Может быть, просто исчезает?» Он никогда не спрашивал Асю о ней самой. Впрочем, нет; пару раз спросил, и Ася не ответила. Больше не спрашивал. Всеми своими движениями и осанкой, своим точным и внимательным взглядом Ася ставила непреодолимую преграду между собой и такими вопросами. Митя вдруг понял, что она слабее, чем он привык про нее думать. Это казалось странным.

– Ася, – спросил он, – почему так? И почему все эти нити никак не сходятся?

Ася задумалась, а Мите показалось, что она молчит не потому, что не знает, что ответить, а потому, что не уверена, что хочет об этом говорить.

– Ты знаешь, – сказала она, – мы, наверное, все еще смотрим на себя как на героев романов девятнадцатого века. Нам кажется, что у нас есть характеры, из которых следуют действия, решения, слова и даже мысли. Что все происходящее с нами имеет основания, внутренние и внешние, что эти основания понятны и из них можно вычертить прямые линии, вдоль которых следует наша жизнь.

– А вы считаете, что это не так?

Ася удивленно на него посмотрела.

– Прямые линии души, – продолжила она, – последовательные, однородные.

– Сейчас, – осторожно сказал Митя, – когда вы говорите, я начинаю вспоминать о вашей профессии.

Он думал, что Ася улыбнется, но на ее лице отпечаталось нечто другое – странное, малознакомое и совсем непонятное, наверное очень личное, показавшееся ему едва ли не гримасой боли.

– Но ведь у чего-то из этого основания есть? Или должны быть?

– Конечно.

– И внутренняя логика? – настаивал Митя.

Ася кивнула и неожиданно улыбнулась:

– Думаю, что да.

– Но мы их не видим? – спросил он, на этот раз растерявшись, почти наугад. – Или не знаем, как угадать, когда их видим? Или просто потеряны во времени? Но не знаем, как об этом говорить?

– Мне кажется, что никакого «мы» здесь уже не существует.

– Хорошо, – сказал Митя, – я их не вижу.

Она снова кивнула:

– Наверное, наша способность видеть и то, что с нами происходит, не очень подходят друг другу. Не спрашивай, я не знаю, почему это так.

Мите казалось, что он одновременно и понимает, и не понимает ее. А произошедшее с ним в России, все еще так недавно, мешало сосредоточиться.

– Нам хочется найти это основание, – продолжила Ася, глядя куда-то в сторону, в угол кухни, – или хотя бы основания, даже если их много. В себе, в других. Хочется понять, почему все происходило, происходит так, а не иначе. Хочется опереться на нечто внутреннее и внутренне понятное.

Замолчала.

– А на самом деле? – спросил он.

– На самом деле надо, наверное, научиться жить в мире, в котором этих оснований нет.

– Этому можно научиться?

Ася покачала головой.

– Конечно, можно, – ответила она. – Разумеется. Как и почти любому другому. Но я не смогла.

Митя понял, что она все еще сморит в сторону, в пустоту, и ему стало совестно.

– Ася, вам грустно?

Ася перевела взгляд на него:

– Нет. Совсем нет. Но ты же просил тебе ответить.

– И вы не ответили.

– Нет.

Митя понял, что не знает, что сказать. Он даже не знал, сказала ли она ему слишком много или слишком мало. Тоже замолчал.

– Ася, – спросил он чуть позже, – почему даже вы не можете ничего мне сказать? Вы знаете, когда я говорил с дедушкой и бабушкой, все казалось таким простым и понятным. А потом мы выросли. Но мне всегда казалось, что вы