Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

class="p1">– Это не та Катя, которую ты знал, – мягко возразила Инночка. – Скорее всего, за это время она стала совсем другим человеком. И взгляды ее родителей, вероятно, не были ей чужды. Иначе не бывает. Просто она тебе про это не говорила. Кроме того, то, что ты бросил ее с ребенком, едва ли заставило ее особенно полюбить евреев.

– Я ее не бросал. А про ребенка ничего не знал.

– И что из этого? Женщины быстро все забывают. И еще быстрее перекраивают и прошлое, и настоящее на удобный себе манер.

– С каких пор ты стала ругать женщин?

– Я не ругаю, – сказала она с ощутимой заботой и отчетливой грустью, – я тебе объясняю. Потому что, как это ни странно, похоже, что до сих пор тебе никто этого не объяснил.

Митя с изумлением посмотрел на Инночку.

– Давай выпьем, – предложила она. – Мне грустно смотреть, как ты переживаешь.

– Давай.

Митя достал бутылку дорогого вина, разлил его по бокалам.

– Спасибо, – сказал он.

– Ты один из самых хороших и прямых людей из всех, кого я знаю, – продолжила Инночка. – Как мне кажется, ты заслужил и свою любовь, и свою семью. А не воспитание чужого ребенка из семьи антисемитов. И еще ты заслужил свой дом. У тебя хорошая профессия. Нам всем настало время стать взрослыми и помнить про свои интересы. Кроме нас самих, о нас уже никто не позаботится.

Они снова выпили. Потом еще поговорили, как-то о многом разом. Снова выпили. Проговорили до полуночи. Обнялись на прощание.

– Спасибо тебе, что сегодня пришла, – сказал Митя.

Инна взглянула на него, коротко и понятно, чуть приблизила лицо, и почти мгновенно они начали целоваться. В ее поцелуях не было ни неуклюжей застенчивости, ни показной страсти, ни нарочитого ускользания, ни демонстративного опыта; они не были ни сухими, ни мокрыми. Сквозь одежду Митя начал гладить ее тело. Оно отзывалось упруго, чувственно и умело. С ней было хорошо и неожиданно спокойно. Если она и не была красивой, то была ладной. Не играла в скромность, но и не заставляла рвать на себе одежду; не просила гасить свет, но и не устраивала частный стриптиз. Он подумал о том, что в ней нет наигранности, зато много искренности, много естественности. Ей легко доверять.

Относительно быстро стало видно, насколько она в нем нуждается. Она стала для него Инной, надежной и ясной; Инночка осталась в прошлом. Возможно, что в другие времена он мог бы остаться к ней равнодушным, но теперь его поумневшая, хоть и изорванная в клочья душа радовалась той легкой полноте жизни, которую Инна с собой принесла, радовалась ее способности некритически принимать все огромное разнообразие людей и полноту мира. Она не была особенно улыбчивой, но была воплощением принятия людей со всеми их недостатками и самого отрицания трагизма. Через три месяца они поселились вместе; через полгода Митя на ней женился.

« 2 »

Поначалу Ханна побаивалась, что Митя снова выкинет один из тех фортелей, которые еще с детства ему так нравилось откалывать, и вместо хорошей еврейской свадьбы решит устроить что-нибудь безобразное или позорное, что впоследствии от общих и необщих знакомых придется скрывать, – либо поездку в Уганду, либо пьяные пляски в лесу у костра. Она даже попыталась осторожно подготовить Инночку к подобному развитию событий; они договорились, как в таком случае следует действовать, чтобы не опозориться перед всеми их родственниками, знакомыми и коллегами. Но Митя проявил удивительную, даже немного настораживающую покладистость. К свадьбе они готовились обстоятельно, почти три месяца, а раз в несколько дней Инночка отчитывалась Арине, то есть Ханне, – в глубине души она тоже все еще не могла к этому привыкнуть, но в конкретных практических ситуациях вполне владела собой и, кажется, вслух ни разу на Арину не сбилась. А сама Ханна каждый раз заново удивлялась Митиной покладистости и все ждала какого-нибудь подвоха; но время шло, а подвох так и не обнаруживался.

Митя покорно ездил с Инночкой смотреть различные залы торжеств; до того как они остановились на том, который им действительно понравился и где им действительно захотелось отпраздновать свадьбу, они перебрали около трех десятков. Тем не менее, чтобы не злить Митю чрезмерно, по взаимному согласию Инночка и Ханна выбрали зал относительно скромный. Инночку это немного укололо: все-таки замуж выходишь не каждый день. Но Митя ездил с ней даже на примерку свадебных платьев, сдаваемых напрокат; в этом было особенное удовольствие, и оно немного примирило ее с выбором зала. Он внимательно слушал все ее объяснения, касающиеся выбора свадебного фотографа и свадебного видеооператора; как ей показалось, вникал во все детали. Ее немного раздражала его пассивность и безынициативность, а еще то, что в каком-то смысле он все же переваливает все эти приготовления на нее. Но поскольку речь шла о приготовлениях исключительно приятных, да еще о таких предметах, о которых можно было потом подробно рассказывать на работе, вызывая гревшую Инночкину душу легкую зависть со стороны коллег, Ханна убедила подругу, что эту безынициативность можно ее брату простить. Инночка подумала и так и сделала.

Но все-таки по крайней мере в одном полностью избавиться от раздражения Инночка не смогла; это касалось составления списка приглашенных. Она заранее решила, что свадьба будет настоящей, как положено, по крайней мере в соответствии с размером зала, чтобы не было стыдно перед людьми; и меньше двухсот пятидесяти гостей ее не устроит. Но эти двести пятьдесят человек было необходимо где-то взять, да еще таких, которые действительно придут, а не продинамят, не наобещают с три короба, а потом растворятся в воздухе, оставив их и без подарков, и без денег в конвертах, но зато с пустыми забронированными местами, за которые потом все равно придется платить. Про такие истории Инна слышала часто. Некоторые несчастные были вынуждены выплачивать долги за своих паскудных родственников, жадных знакомых и лицемерных коллег по пять, а то и по десять лет после свадьбы. К счастью, у Мити была большая зарплата, и подобная долговая кабала им не грозила; но все-таки после всех хлопот и приготовлений вылететь в минус Инночке не хотелось. Ханна хорошо это понимала и всячески ей помогала.

Так что сначала они пригласили всех родственников Инночки и всех родственников Ханны, то есть Мити, с каждым из них тепло переговорив и каждому намекнув, до какой степени они ждут именно его и какой смертельной обидой будет его или ее непоявление на свадьбе. С семьями было проще: три человека, пришедшие вместе, должны были принести почти тысячу шекелей, а вот обхаживать одиночек ради жалких трехсот шекелей выматывало душу и отнимало массу времени. Потом они пригласили всех тех своих знакомых, о которых смогли вспомнить по крайней мере по именам, всех Инночкиных коллег по работе и коллег по работе Ханны, разумеется с мужьями и женами, а некоторых и со взрослыми детьми, рассказав им, как много они об этих детях слышали; но это был ненадежный вариант, скорее подстраховка. Пригласили Ханниных друзей по поселенческому движению; в этой среде отказываться не принято, а семьи у поселенцев обычно большие. Митя спокойно соглашался со всеми кандидатами. И только когда речь зашла о его коллегах по работе, он отрицательно замотал головой.

– Да ну их, – как-то невнятно объяснил он.

Тем не менее около двадцати его коллег