Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

базы Айшия тоже считался более безопасным. Айшия была относительно большой батальонной базой, огороженной гигантскими бетонными блоками; у них даже была отдельная танковая засада, называвшаяся «Кузнечик 19». Сама же деревня Айшия, хотя, в отличие от уже хорошо выученного Митей Дейр-Мимаса, мусульманская, а не христианская, тоже была вполне дружественной и почти спокойной.

Но в этих местах все это было уже относительно. Так что даже на нескольких сотнях метров вязкой грунтовой дороги от базы до «Кузнечика», которого из-за перегиба холма с самой базы видно не было, каждое утро приходилось проделывать «открытие трассы». Впрочем, как к серьезной опасности к этому не относились. А вот дальше начиналось нечто, максимально приближенное к аду. Дорогу от Айшии до Джезина с упорством, достойным лучшего применения, хезбалоны обстреливали и минировали не только ночью, но и днем, в жару и холод, дождь и туман. С таким же упорством армия ежедневно «открывала трассу», убирала закопанную и развешанную за ночь дрянь, а в процессе еще и отгоняла особенно оборзевших хезбалонов. Считалось, что хотя бы часть из них нужно попытаться пристрелить в процессе. Часть всего этого имела скорее психологическое значение; надо было демонстрировать союзникам из Армии Южного Ливана, что израильская армия не только здесь присутствует, но и держит ситуацию под контролем, а хезбалоны могут пойти и убиться веником. Союзники в это верили, но с годами как-то все меньше.

Именно этот отрезок дороги прикрывал Рехан, находившийся почти на полпути от Айшии до Джезина. И сюрпризы на этом только начинались. Прикрывать дорогу Рехан, конечно же, прикрывал, но стоял он, соответственно, не на высотке, а на почти голом каменном плато, теоретически простреливаемом приблизительно со всех сторон. Что на практике и происходило; на Рехан периодически падали минометные снаряды, противотанковые гранаты, более современные переносные «ракеты против танков» и даже реактивные снаряды, которые на иврите называли «катюшами»; хезбалоны привязывали их к ишакам и запускали прямо со спин несчастных, обреченных на смерть животных. Рехан был обнесен защитными бетонными плитами, массивными и тщательно укрепленными; в какой-то степени это помогало. В нескольких сотнях метров от израильского Рехана находилась вторая база Рехан, принадлежавшая южноливанцам. Путаницу это вносило изрядную, а вот координация между Реханами работала далеко не всегда.

По краям плато возвышались три высоты; за их вершинами должны были присматривать либо спецназовцы, либо полевые разведчики, но почему-то вместо них там регулярно оказывались хезбалоны. Оба Рехана с высоток простреливались неплохо. Дальше, далеко на востоке, были видны заснеженные склоны сирийской части Хермона; на запад уходили высокие ливанские холмы и зеленые долины, часто затянутые густым вязким туманом. На северо-западе между холмами была видна черная конусообразная гора; на ее вершине находилась база Суджуд; первую небольшую крепость на вершине Суджуда построили еще крестоносцы. Суджуд тоже удерживали парашютисты, хотя формально она принадлежала в первую очередь южноливанцам. Судя по слухам, бедлам там был еще больший. Нападали на нее даже чаще Рехана, и ей на помощь иногда приходилось выдвигаться.

– Вопросы есть? – спросил командир базы.

– Есть, – откликнулся Митя.

– Валяй.

– А почему эта долбаная база не на высотке?

– Выдающееся стратегическое мышление, – ответил командир. – Ладно. Не расстраивайся. Это первый вопрос, который все задают. – А насчет «долбаной», – добавил он, – ты Рехан еще полюбишь. Это я тебе обещаю. Его все любят.

– Это еще почему? – удивленно спросил Митя.

– Потому что дальше ничего нет. Точнее, есть, но такой пиздец, что, когда будешь возвращаться в Рехан, будешь целовать дверные ручки.

Митя заметил, что слово «пиздец» командир базы произнес практически без акцента; это много чего обещало. Спать приходилось, разумеется, не только не раздеваясь, но не снимая и даже не расшнуровывая ботинки. Поначалу Мите это очень мешало, но потом он как-то свыкся. «Ладно, – подумал он, – ну не совсем как в квартире у дедушки на Петроградской». Он подумал о дедушке и бабушке, и ему снова стало очень больно и грустно.

Еще одно из гениальных тактических решений, автора которого Митя, пожалуй, задушил бы своими руками, заключалось в том, что на базах в районе Мардж-Аюна и к северу от него одновременно находились солдаты разных бригад. Теоретически такое должно было происходить только тогда, когда бригады сменяли друг друга на линии фронта; это называлось «заменой линии». На практике же, как объяснили Мите, так сложилось исторически; как это сложилось, никто, естественно, не помнил. Им в этом смысле повезло особенно. Когда-то какой-то неизвестный идиот решил, что защитой баз Восточной пространственной бригады должны заниматься парашютисты и горные стрелки. Это было, подумал Митя, как поселить вместе болельщиков «Спартака» и «Зенита». При этом речь шла, естественно, не о спецназе Голани, с которым вполне можно было договориться, но у него были совершенно другие функции, а о голанщиках из батальонов, разумное общение с которыми было столь же возможным, как, скажем, с верблюдом из библейского зоопарка. К тому же было известно, что голанщики воруют снаряжение; всем была известна история, когда голанщики украли у парашютистов БТР со всем снаряжением и полным боекомплектом.

Так что на северных базах, помимо прочих развлечений и часто непростых отношений с южноливанцами, приходилось охранять собственное снаряжение. К тому же на их базы приходили и уходили с них всевозможные спецназы; многие действовали за «красной линией», иначе говоря, за официальной границей Зоны безопасности, а в более практических терминах – за линией фронта, которая здесь была уже совсем рядом. Для некоторых северные базы служили точкой выхода; для других – точкой возвращения, иногда вынужденного; для кого-то – временным или почти постоянным убежищем. За «красной линией» спецназы и полевые разведчики чаще всего действовали по принципу «нас там нет». Батальонных голанщиков они переносили плохо и «на так» начинали с ними ругаться. Справедливости ради надо сказать, что они часто приходили на пределе усталости и нервного напряжения и могли начать препираться не только с голанщиками, но и с парашютистами, и с южноливанскими солдатами. А вот с другими парашютистами Митя почему-то особенно подружился именно здесь, в Рехане. С Цуром, Леней, Эраном и Ниром он сдружился больше остальных. С Цуром, пожалуй, больше всех.

– Ты посмотри на все это, – говорил Цур, обводя по кругу руками. – Чем не орки. Жаль только, что мы тоже далеко не эльфы.

Некоторые, заканчивая караул или выходя к ним в Рехан после глубоких рейдов по ливанским тылам, от усталости и нервного напряжения обкуривались почти до потери сознания. Офицеры пытались с этим бороться, но не очень успешно. А еще здесь гораздо чаще говорили о том, куда поедут после службы. Почему-то большинство и парашютистов, и пехотинцев, и даже полевых разведчиков, с которыми Митя сталкивался в Ливане, собирались в Индию. Цур же Индией просто бредил; рассказывал и о тамошних древностях, и о закатах над Гоа, рассказывал так, как будто уже там побывал. «Я в засаде, а мое сердце на востоке», – как-то пошутил он. Так постепенно проходило время второй Митиной ходки в Ливан.

Поскольку по Рехану регулярно чем-нибудь стреляли то из зеленки, а то с высоток, иногда разве что не прямо в ворота, то и в засады они, соответственно, ходили чаще, чем в Гальгалит, и чаще делали это сами. Спецназовцев и полевых разведчиков здесь было, конечно, значительно больше, но и ходили они гораздо дальше, отвечали за гораздо больший и более опасный сектор, так