Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

что самой базе проку от них было не очень много. Поэтому в засады, часто дальние, приходилось ходить солдатам батальонов. Именно во время хождения в засады Митя вдруг понял, что война пахнет в первую очередь даже не потом, а дерьмом. Чтобы не оставлять свежих следов, дерьмо полагалось собирать в особые пакетики и носить с собой до возвращения на базу. Но дело было даже не в этом. Дерьмом казалось все. Грязные, пропитанные грязью и потом тела воняли так, что, как ему казалось, выдавали их присутствие до самого Бейрута. А ливанская грязь, про которую он столько слышал и раньше, оказалась вовсе не метафорической, а вполне буквальной: в грязи утопали дороги, тропы, русла пересыхающих ручьев. Танки и БТРы оставляли за собой глубокие рытвины развороченной грязи. Даже их собственная танковая площадка с началом сезона дождей превратилась в лужу вязкой грязи. Чтобы не оставлять следов на мокрой земле и в грязи, они старались ходить по склонам относительно высоко, верхним траверсом, временами с трудом пробиваясь сквозь гигантские кусты, колючие и густые, как паутина. С изрядной насмешкой Митя вспоминал их шумные падения на кактусы во время курса молодого бойца. Теперь же едва ли не каждый шаг казался им слишком шумным.

К местам будущих засад обычно двигались в постоянном напряжении, с той крайней концентрацией внимания, которая почти не оставляла места каким бы то ни было ощущениям или чувствам; лишь изредка сквозь сосредоточенность на каждом мгновении и на любом собственном и чужом движении пробивались резкие всполохи других чувств. Этими ненадолго вспыхивающими чувствами могли быть и нетерпение, и неожиданный и слепящий, почти что охотничий азарт, и то напряжение тела, которое возникает в ожидании боя, и страх, и тяжелое, часто непосильное бремя усталости. Спали по очереди, сидя, стараясь не только не двигаться, но, по возможности, даже дышать поменьше. Однажды Давид захрапел, и до утра больше никто не спал; только когда немного развиднелось, начали успокаиваться. В отличие от окрестностей Гальгалит туман восточных ливанских долин оказался густым и вязким. В предрассветные часы Мите казалось, что они погружены в этот туман, как в морскую воду. Перед самым восходом солнца туманное море наполнялось отблесками дальнего солнечного света и начинало слабо светиться. В этом странном неровном свечении становилось видно, что туман настолько густой, что сквозь него не видно не только склонов долин или даже ближайших деревьев, но иногда и собственных ног. Временами сквозь его белое чуть светящееся марево доносились звуки осторожного дыхания или задетой ветки. Постепенно туман опускался все ниже, становился чуть прозрачнее. А потом над его поверхностью поднимался край солнца и освещал огромное, медленно колышущееся, белое море, уходящее к ближним и дальним долинам и предгорьям сирийского Хермона.

Ливанская зима оказалась неожиданно ледяной; временами им казалось, что они уже не идут, а скорее проплывают через густой холодный воздух долин. Между склонами бились порывы ледяного ветра. Иногда сочетание крайнего напряжения и холода становилось настолько острым, что хотелось бежать и прыгать, едва не кричать, или хотя бы с хрустом размять руки и ноги, но, разумеется, именно это делать было нельзя. Хуже всего было в засадах, в неподвижности, там холод пробирал даже не до костей, а казалось, что и сквозь кости тоже, до самого костного мозга; выворачивал руки и ноги. Никакие свитера и куртки, по крайней мере в тех сочетаниях, которые позволяли неслышно двигаться и сохраняли свободу движений на случай столкновений, уже не помогали. В такие дни им начинало казаться, что они уже никогда не смогут отогреться. С удивлением Митя думал о том, что ему никогда не было так холодно, как во время этого бесконечного неподвижного ледяного сидения в ночных засадах; не было так холодно даже в самые студеные ленинградские зимы. Иногда шел снег, под снежным покровом становилось чуть теплее, но чаще не было и снега, начинало казаться, что снег не идет только потому, что ледяной ветер и мокрый туман не оставляют для него места. Но впустую это не было; за это время некоторое количество хезбалонов они отстреляли и отловили, конечно. Еще больше просто отогнали; почти всегда пытались их преследовать, но чаще всего среди кустарников и тумана это было занятием достаточно безнадежным.

Обычно в засады ходили, все же имея хоть какую-то, хотя бы гипотетическую, цель, или информацию, или наводку от разведчиков, или, по крайней мере, зацепку. Но не всегда. Как-то Суджуд подвергся довольно большой и хорошо спланированной вечерней атаке; по соседним с ним базам южноливанцев тоже велся прицельный сдерживающий огонь. Так что после часа довольно густой стрельбы из Суджуда попросили о помощи, и они выдвинулись. К тому времени вроде бы зашевелились даже в Айшие, но оттуда было еще добираться. Подогнали и пару вертолетов, хотя, опять же, в темноте не всегда было понятно, является ли вертолет оружием или мишенью. В сторону Суджуда двигались относительно быстро, насколько это позволяли обстановка и их знания о дороге, на которой, кажется, уже не осталось ничего, что хотя бы на каком-то этапе не минировали; неожиданно даже Митю захлестнуло той смесью азарта, ожидания и страха, которую он испытывал едва ли не реже всех. В бой вступили практически с колес. Общими силами хезбалонов, конечно же, отогнали, но было непонятно, насколько далеко они ушли и сколько вообще их было. Шансы, что они вернутся, были изрядными; а если и не вернутся всей толпой, то пошлют разведчиков. Так что еще до рассвета, наспех собравшись, они выдвинулись в засады. В Рехане тогда болтался один из отрядов спецназа, он ушел первым; потом группа разведчиков. И уже перед самым восходом выдвинулись и они, в данном случае вдесятером. Средний пулемет с боекомплектом, один подствольный гранатомет, остальные с обычными автоматами и приборами ночного видения, только патронов взяли столько, что было бы хорошо прихватить с собой небольшой грузовик.

Поначалу шли по знакомой тропе, постоянно оглядывались и прислушивались. Митя подумал, что вокруг почти невыносимо тихо; но и ощущения, что здесь недавно побывали люди, не возникало. Это было хорошо; похоже, что хезбалоны свалили в какую-то другую сторону. А еще, как обычно, было холодно. Но на этот раз холода они почти не чувствовали; он исчезал почти бесследно в звенящем напряжении души и тела. Сквозь предрассветные сумерки было видно, что долина, по краю которой они двигались, залита густым и тяжелым туманом. Потом они начали спускаться в долину, немного рассредоточиваясь, стараясь не задевать ветки и ступать как можно тише, практически беззвучно. Кустарники не только настораживали, но и создавали известное чувство защищенности. Кустарник, конечно, мешал смотреть, но благодаря ему не было видно и идущих. В данном случае им это было скорее на руку. Вязкий туман, в котором они с трудом видели даже друг друга, это чувство только усиливал. Но, видимо, их уже ждали. Сверкнула вспышка гранатомета, застрекотали автоматы; почти сразу же застучали выстрелы и с другой стороны; по ним били перекрестным огнем. Кто-то из них закричал, кажется Эран. Но никто не побежал, заняли позицию; какую удалось, такую и заняли, не лучшую, но залегли, отстреливались, старались не стрелять впустую, вызвали подкрепление, переползали, перебегали, отстреливались снова. Война пахла дерьмом и кровью. Длилось это больше получаса. Потом хезбалоны начали отходить,