Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

вот одиннадцать лет ожидает, что на него сядет король – мой родитель. Ночь была не слишком темна, один из солдат увидел графа и бросился к нему. Как бы мне хотелось видеть и преследователя и преследуемого прогуливающимся от крупа лошади до шеи, и от шеи до головы. Наконец Рошфор упал и вывихнул руку. В довершение несчастья бедняк заперт в Шатле… Мой первый сановник в Шатле! Вещь была бы забавная, если бы не примешалась вывихнутая рука. Я его посещал – он строит жалкую мину.

– Ваша тоже, принц, была бы не слишком веселее, сказала серьезно королева – если бы стрелки, притворившись что не узнали вас, отвели вашу особу в тюрьму. Людовик, как вам известно, не слишком веселого характера.

– Ваше величество, как усердный наместник короля, моего брата, я смеюсь за себя и за него; к несчастью мое наместничество…

– Монсеньер, перебила госпожа Шеврёз – вы не имеете формальной доверенности его величества, и ваши слова могут не понравиться королеве…

– Кстати о доверенности – могу вам сообщить, что герцог Шеврёз прибывает из Лондона с уполномочием жениться на моей сестре Генриетте от имени принца Уэльского. Брак этот решен: кардинал объявил его в совете. Мы снова увидим графа Карлейля и милорда Рича – двух джентльменов, испытанных в утонченном волокитстве, которые прошлый год являлись с первым предложением. Поговаривают также о путешествии фаворита Якова – Боккингэма… Герцогиня, вот приятное занятие для ваших черных глазок…

– В самом деле мой муж приезжает? воскликнула госпожа Шеврёз.

– Поблагодарите меня: при подобной встрече предостережение – вещь благоприятная.

– Брат, сказала строго королева – вы совершенно забываете уважение к дамам.

– Милая сестрица, это чистая шутка, и герцогиня, так и понимает мои слова. Но я должен вас оставить: я вижу карету королевы, моей матушки. Надобно ускользнуть от головомойки. Прощайте, mes dames.

Молодой принц без церемонии поцеловал в щеку свой царственную сестру, дал фаворитке еще более бесцеремонный поцелуй и вышел довольный двойной своею смелостью, которая впрочем не вызвала большого гнева.

Мария Медичис не замедлила войти в апартамент невестки, с которой приехала поговорить о действительно решенной свадьбе французской принцессы Генриетты с английским королевским принцем Карлом. Королеве-матери было уже тогда пятьдесят два года, и она была еще хороша: в особенности глаза сохранили много блеска. Но пламенные страсти, прочувствованные по-итальянски, оставили следы свои на лице этой государыни, на котором свежесть молодости была искусно воспроизведена густым слоем румян. Мария Мадичис была в маленьком черном бархатном чепце, из-под которого виднелся толстый завиток волос, оставшихся темными. Немного полный стан ее был сжат в корсаж черного бархатного платья, весьма открытый снаружи, и который выказывал грудь ее величества. Две нитки крупного жемчуга окружали ее шею и спускались до пояса. Края платья были унизаны таким же жемчугом, Драгоценные брильянты в виде груши висели в ушах королевы. Брыжжи из английских кружев двойным рядом закрывали ее затылок, понижаясь прогрессивно к передней части шеи. Вдова Генриха IV выехала из дворца незамаскированная, хотя в эту эпоху мало дам высшего класса выходили, не прикрывшись бархатной маской.

Обе королевы долго жили довольно дурно между собой, вследствие ревности, внушенной Анной Марии, и привязанности, которую последняя питала к Ришельё. Но после того как этот министр заплатил своей благодетельнице самой черной неблагодарностью, удалив ее из совета, – общность несчастья примирила свекровь и невестку. Таким образом, бедствие сближает тех, кого разъединял раздел благополучия. Дочь флорентинца Франциска II выказывала живейшую нежность дочери Филиппа III; она обнаруживала даже снисходительность, которая, как мы увидим, могла доходить даже до извинения больших слабостей.

Людовику XIII внушали подозрения относительно ухаживанья Монморанси за королевой Анной; мрачная ревность короля, доведенная до бешенства ловким Ришельё, готовилась разразиться с силой, когда Мария Медичис остановила его порыв, могший повести к жестоким крайностям.

– Нерасположение твое к женщинам, сказала она ему однажды: – обманывает тебя, сын мой, относительно чувств, которые менее равнодушная молодость выражает красоте. То, что гневает тебя в услужливости Монморанси перед твоей супругой, не более как дань весьма обыкновенной вежливости и которой не позволить осквернить нечистыми помыслами – уважение к высокому сану. Поверь мне, Анна не обращает более насколько должно внимания на эту рыцарскую вежливость – дело самое обыкновенное при мадридском дворе. Но припомни все, что предки твои короли должны знаменитому дому, из которого происходит герцог; вспомни сколько сам Генрих Мон-моранси оказал тебе услуг, и надеюсь, что королеве было бы неприлично обращаться гордо и неприветливо с этим вельможей.

Людовик ХIII резко заметил матери, что не пристало молодой еще государыне и против которой могло быть направлено злословие, считать своею обязанностью уплачивать долги признательности за своего мужа-короля, именно двадцатидевятилетнему генералу.

– А вот она это и делает лишь на словах, сын мой. Разве я в молодости не была в таком же положении, когда слуги короля, моего знаменитого супруга, Сюлли, Дюплеси Морнай, Лану, Бассомиьер, Эпернон, ухаживали за мной. И слава моя не потерпела ни на минуту от этих угодливостей, чуждых смелости любви.

Король недоверчиво покачал головой, не рассудив даже, что после этих, слов матери, его скептицизм делался оскорбительным.

– Вот что достаточно, сказал он, и на мрачном лице его проскользнула горькая улыбка – мы любим обращаться к вашей опытности. Но благоволите дать понять королеве, что мы желаем, чтобы к королеве не являлся Монморанси, который впрочем скоро получит от нас новое назначение на большом расстоянии от столицы.

В тот же самый день Мария Медичис передала невестке этот разговор и вследствие благосклонного внимания настаивала на запрещении. Королева Анна мгновенно покраснела, но вслед за тем бледность разлилась по лицу ее. Мария, более знакомая с нежными слабостями, чем она сказала сыну, не обманулась в этом выражении физиономии: она увидела отблеск плохо прикрытого чувства, на которое с живостью подействовал ее рассказ. Госпожа Шеврёз, находившаяся тут же, старалась обмануть проницательность флорентинки: она принесла флакон молодой королеве и со вздохом сказала, что с утра ее величество три раза чувствовала себя нездоровой.

– Без сомнения, прибавила она беззаботно – нездоровье это происходит от влияния первых весенних дней.

Мария Медичис, по-видимому, удовольствовалась этим официозным объяснением; но тем не менее осталась в уверенности, что ревность короля, по крайней мере на этот раз, могла иметь на его убеждения более весу, нежели ее собственные снисходительные объяснения.

Но возвратимся к визиту вдовы Генриха IV к невестке, в то время когда герцог Анжуйский оставил последнюю.

Свидание было непродолжительно: Марию сопровождала госпожа Комбалле, племянница кардинала, и царствующая королева едва могла выносить присутствие этой дамы, которая нередко