Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

родном языке, и мы не могли понять слов, но их смысл был ясен как стёклышко. За каждым словом стояло выражение её лица, или поворот тела, или взмах рук, или стон, или крик, которые всё объясняли. Пока она пела, с ней произошло невероятное преображение: её лет как не бывало, глаза горели, зубы сверкали, – и так она стояла посреди зала под ярким белым светом люстры, словно пылающее алое пламя страсти.

Не только мы, гости, но и все цыгане слушали её заворожённо. По лицу гитариста струился пот, и, по мере того как песня продолжалась, тот постепенно становился старым, осунувшимся и измождённым. Это выглядело так, словно она высосала из него всю жизненную силу и забрала его молодость в обмен на своё пение.

Закончив, она медленно вышла из зала, не глядя в нашу сторону и не обращая ни малейшего внимания на бурные овации.

Цыгане пели и танцевали для нас до рассвета, а когда в конце концов мы с ними расстались, солнце уже взошло и Петербург оживал.

Пётр отвёз меня домой, и мы были в авто только вдвоём. На прощание он меня поцеловал, и я пообещала встретиться с ним на следующий же день. Почему бы и нет? Если это было способом забыть, то я собиралась пройти весь путь до конца.

Когда я наконец проснулась после тяжёлого сна, уже было обеденное время. Войдя в столовую, я заметила, как на секунду все на меня воззрились, а затем быстро отвели глаза. Мамуся выглядела нервозной и озабоченной, имея на лице два красных пятна, всегда проступавшие, когда та была расстроена; Папуся надувал щёки и топорщил усы, как рассерженный морж; Ванька с Танькой испытывали откровенное любопытство; мисс Бёрнс, округлив глаза, была явно возмущена.

Я, вызывающе их всех оглядев, заняла за столом своё место.

"В чём дело? Отчего вы потеряли дар речи и выглядите так забавно? – спросила я, изящным движением встряхивая салфетку и протягивая руку за стаканом воды. – Я полагаю, вы в шоке, поскольку я вернулась домой на рассвете, нахлебавшись шампанского! Что ж, это то, чего вы все от меня хотели, не так ли? Куда-нибудь пойти и развлечься, позабавиться и обо всём позабыть. Теперь, когда я это сделала, почему же мы морщим носы и мрачнеем?"

Мамуся вздохнула, и её глаза наполнили слёзы; Папуся опять надул щёки; а Ванька с Танькой расхохотались.

"Мы ждали, что ты, дитя моё, примешь участие в благородном и утончённом развлеченьице, а не станешь бегать всю ночь по городу Бог знает где и возвращаться домой совершенно вонючей, – наставительно заметила Танька. – Мама говорит, что учуяла твоё дыхание, пока ты спала, и оно было ужасно, просто ужасно".

Тут Папуся усмехнулся и накрыл своей ладонью мою.

"Возмутительно! – с упрёком воскликнула мисс Бёрнс. – В самом деле возмутительно! Я никогда в жизни не слышала ни о чём подобном".

"Чего вы хотите? – негодующе вскричала я, отодвинув стул и вскочив. – Сначала вы делаете мою жизнь невыносимой, так как я сижу дома и отказываюсь выходить в свет; потом, выведя меня из себя своими советами, просьбами, мольбами и даже приказами – да, Мама, приказами – пойти куда-то повеселиться, на что я наконец сдаюсь и это делаю, вы все на следующий же день сидите с вытянутыми лицами, как судьи, готовые разорвать меня на куски". И, бросив салфетку, я вылетела из столовой, сопровождаемая хором: "Тамара, держи себя в руках!"

Я заперлась в своей спальне и принялась с негодованием по ней расхаживать. И действительно это был предел несправедливости! Намеренно меня оттащить от камина, где я тихонько сидела, никому не мешая, и заставить гулять с кучей буйных людей! Да что там, все в городе знали, что за шумная это была компания … А потом обвинять меня в том, что я явилась домой ни свет ни заря и пахнущей на всю Ивановскую шампанским – "вонючей", как выразилась Танька! Что ж, они прекрасно знали, с какой компанией я встречалась, и понимали, чего от этого ожидать, так к чему весь сыр-бор?

"Жизнь ко мне беспощадна! – топая ногой, восклицала я, и злые слёзы капали в мой открытый рот. – Беспощадна, беспощадна, беспощадна! Никогда я не поступаю правильно. Просто дайте мне что-нибудь сделать, и это всегда будет неверным, неверным, неверным. Зачем я вообще родилась?"

В этот момент раздался стук в мою дверь и ручка сильно задёргалась.

"Кто там? Я никого не хочу видеть. Уходите!" – в ярости заорала я.

"Это всего лишь я, твой старый Папуся". Знакомый голос звучал как-то глухо и нереально. "Впусти меня, Тамара, ради Господа нашего Иисуса Христа, впусти".

Что ж, когда кто-то просил о чём-то ради Господа нашего Иисуса Христа, грех было ему отказывать, и я, пробормотав: "Аминь", – медленно и с подозрением открыла дверь.

Папуся с алыми щеками и пышными усами, мокрыми от слёз, что стекали с их кончиков, ринулся в спальню и, прежде чем я поняла, что тот делал, бросился передо мной на колени.

"Бей по моей глупой старой седой голове, – рыдал он, – и бей хорошенько, что есть силы! Тамарочка, прости меня! Я привёл тебя в этот грешный мир вследствие эгоистичного удовольствия. Я позволил тебе выйти замуж за этого никчёмного негодяя, и я не спас твоих бедных маленьких невинных деток! И теперь мне суждено увидеть, как ты превращаешься в падшую женщину! А всё из-за твоего грешного и порочного старого отца, который не защищал тебя должным образом на протяжении всей твоей бедной недолгой жизни. Ударь меня, Тамара, ударь прямо по моей глупой и эгоистичной башке. Давай, бей, лупи, бац-бац!"

И, схватив мою руку, сжатую в кулак от волнения при виде столь нежданной сцены, он снова и снова бил ею себя по голове. Потрясённая его удивительным поведением – Папуси, что являлся для меня источником силы в течение всех моих тяжких дней, – я отчаянно завопила: "Помогите, помогите! Кто-нибудь, уведите Папусю. Смотрите, что он делает, быстрее, быстрее! Он заставляет меня его бить".

При этих криках все, ввалившись в мою комнату, стали поднимать Папусю на ноги. Но тот был слишком для них тяжёл и, всё ещё стоя на коленях, продолжал взывать: "Бей меня по башке", – тогда как я верещала: "Ради Бога, уведите его, или я действительно ему врежу за такие выходки!"

Тогда уже все принялись орать, и свистопляска стала ужасающей. Но всё ж таки им удалось разжать хватку Папуси на моей руке, поднять