Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

— Забыл книжку? Ладно уж — старый Омар привык верить людям. Аллах велел верить. Говори, чего надо тебе?

Сугуров готов был провалиться сквозь землю. С ним обошлись, как с мальчишкой: сначала надрали уши, а потом погладили по головке. С трудом сдерживаясь, чтобы не наго­ворить грубостей, он задал-таки свой первый вопрос, отлич­но понимая, что инициатива принадлежит не ему:

—  Вам знакомо имя — Умар Паритов?

—  Нет, Махмуд. Не знаю такого.

—  Вспомните хорошенько. Он был у вас примерно две недели назад. По его словам,— привозил несколько колец на реставрацию. В одном — камень выпадал, в другом — умень­шить кольцо надо было... еще что-то.

Омар развел руками.

—  Много ко мне народу ходит. Может, и был такой Паритин...

—  Паритов.

—  Пусть так. Не помню.

—  Я хотел бы поговорить с вашими мастерами.

—  Нет никого Двоих третьего дня по мобилизации взя­ли, один — брата в армию провожает. Война теперь... А завт­ра — день нерабочий, воскресенье.

—  У вас три мастера?

Омар Садык поджал губы.

—  Четыре.

—  Трех нет, как вы говорите. А где четвертый?

—  Болеет

—  И часто у вас пустует мастерская? . Кстати, может вы мне ее покажете?

—  Нет, дорогой,— прищурившись, сказал Омар Садык и сухая ладонь его, лежавшая на столе, сжалась в кулак.— Не дело говоришь. То — нет претензий, то — покажи мас­терскую! Может, еще обыск захочешь сделать! Не много ли? Удостоверения нет, формы на тебе нет! Если дано тебе пра­во — возьми нужную бумагу у своего начальника — тогда приходи, все увидишь, все узнаешь, а теперь — не гневи аллаха!

Лицо старика преобразилось. Еще минуту назад привет­ливо-открытое, даже угодливое, оно стало теперь непроница­емо-жестким, враждебным. Ехидные тонкие губы сжались, глаза скрылись в узких щелках слегка припухших век, бро­ви вытянулись в одну почти ровную белую линию и показа­лись чужими, нарисованными белым гримом. Нет, не хотел бы Арсен Сугуров попадаться этому дряхлому на вид старцу на узкой дороге Зол и страшен он был сейчас в своем хо­лодном спокойствии.

И еще одно смутно беспокоило Сугурова,— он даже не отдавал себе отчета что это, но чувствовал какую-то неуло­вимую фальшь в словах Омара, в манере говорить и держать­ся, во всем его поведении. Возможно, сложись все иначе и не попади он сразу же впросак, Арсен и обратил бы внима­ние на то, как не вяжется абсолютно правильная, иногда даже изысканная русская речь Омара Садыка с наигранным стрем­лением упростить ее, уподобить речи не очень-то грамотного кавказца, который никогда не заговорит, как русский, пото­му что привык к горскому словоупотреблению — с повтора­ми, навеянными фольклорной языковой стихией, с ритмичес­ки организованным, плавным, даже напевным строем. Омар Садык говорил именно так, но не совсем так.

И Арсен, на протяжении всего разговора чувствовавший себя не в своей тарелке, не заметил, не понял этого.

Так он и ушел, не разобравшись, почему старик показался ему фальшивым, играющим не свойственную ему роль.

До ухода Сугуров еще спросил:

—  Вам не знаком бывший ювелир Самуил Исаакович Чернобыльский?

—  Как сказал? Прости, не расслышал!..

—  Самуил Исаакович Чернобыльский.

Садык снова согнал с лица жесткое выражение, провел по бороде рукой.

—  Когда-то имя его знали многие, сын мой. Известный был золотых дел мастер. Кавказские промыслы хорошо по­нимал. Много лет ничего о нем не слыхал. Да и раньше встре­чаться не приходилось. Люди рассказывали. Жив ли?

—  Жив,— сказал Арсен.— Недавно здесь, в Дагестане был. На отдых ездил, если правду говорит...

—  А почему нет? Зачем старому человеку неправда? Однако, заговорились мы с тобой...— Омар Садык встал, всем своим видом показывая, что гостю пора уходить.— Прости, Махмуд, что не встретил тебя, как подобает горцу, но... хо­зяйка моя захворала, грудная болезнь у нее...

—  Возможно, мы не в последний раз с вами видимся,— многозначительно сказал Арсен, скрывая досаду, вполне по­нятную в его положении, и вдруг, уже поворачиваясь к две­рям, чтобы уйти, уловил мимолетное прислушивающееся выражение бесцветных глаз Садыка и гримасу нетерпения, которая, однако, тотчас же исчезла, как только старик заме­тил, что на него смотрят.

—  Старуху мою не слыхать. Как бы не случилось чего с ней...— точно объясняя свое поведение, сказал он.

Выходя, Сугуров оглянулся на дом. Все занавески на окнах были задернуты.

Кляня себя последними словами за необдуманный и как следует не подготовленный визит к Омару Садыку, Арсен повернул за угол и, остановившись, прислушался. Из пере­улка до него донесся жесткий звук задвигаемого засова. Зна­чит, этот старый хитрец стоял и следил — ушел он или нет. Зачем ему это нужно? И почему он навострил уши, когда Арсен собрался уходить? Какой-то странный звук, будто что-то упало, вроде бы донесся из глубины дома. Тогда Сугуров не обратил на него внимания. Может, у старика был кто-нибудь посторонний?

Арсен вернулся и выглянул из-за угла. Переулок был пуст. Калитку усадьбы Садыка отсюда хорошо видно. Может быть, подождать?

Он достал «Беломор», но папиросу вынуть из пачки не успел: калитка отворилась, и из нее сначала высунулась го­лова,— обладатель ее оглядел улицу,— затем показался весь — в войлочной шляпе, в черкеске с белыми костяными наконечниками газырей и в хромовых сапогах.

Послышался уже знакомый Арсену звук задвигаемого засова, и гость Омара Садыка, которого он почему-то счел нужкьм прятать, быстро зашагал по направлению к тому углу, где стоял Сугуров.

— Значит, у тебя все же был кто-то, старый волк...— прошептал Арсен и спрятался за дерево. Он уже знал, что не выпустит сегодня из виду человека в горской одежде. В одном ему не повезло, так, может, повезет в другом?..

Весь остаток дня лейтенант милиции Арсен Сугуров «ви­сел на хвосте» у Зубера Нахова...

13. ВЫРВАННАЯ СТРАНИЦА

Самуил Чернобыльский дает «консультацию». Омар Садык. Заметка в «Терских ведомостях». Кто рылся в папках с делами? Суета сует и томление духа. Пропажа. Вырванная страница. На сцене появляется Алексей Буеверов.

Первые сутки после отъезда Арсена Сугурова в Дагес­тан, пока Вадим Акимович носился по городским школам в поисках учебника с вырванной страницей, Шукаев занимал­ся канцелярией — это было необходимо при его профессии, хотя со студенческих лет он не мог терпеть бюрократичес­ких бумажек. Он еще раз просмотрел некоторые протоколы допросов, особенно те, которые касались странной кражи мельхиорового кольца с александритом (название камня ему все же удалось установить в инвентарных документах скупоч­ного отдела «Ювелирторга»); решил, что тратить время на повторные допросы заведующего и продавщицы нет смысла — дотошный Бондаренко сделал все на совесть. Затем Жунид разослал шифровки в управления НКВД и органы милиции о розыске Рахмана Бекбоева, по неизвестным причинам уехав­шего из Черкесска. На Одноухого Тау, правда, не падали подозрения о его участии хотя бы в одном из преступлений последних месяцев, но Шукаев считал нужным на всякий случай проверить и такую возможность.

Что же касается бывшего ювелира Чернобыльского и завхоза театра Умара Паритова, то их обоих они допросили вместе с Арсеном накануне его отъезда.

Покончив с бумагами, Жунид заперся в их новой рези­денции, позади кабинета Гоголева и, усевшись на диване, Взвалил себе на колени старую, пожелтевшую подшивку «Терских ведомостей» за 1914 год и стал просматривать послед­ние страницы каждой газеты, где обычно печатались скандаль­ная хроника, информации о происшествиях и уголовных де­лах, слушаемых во Владикавказских судах.

Чтение это, вроде бы, совсем не соответствовало момен­ту, но у Шукаева были свои причины интересоваться столь далеким от его нынешних забот прошлым.

К Чернобыльскому они ездили вдвоем с Сугуровым. При дневном свете — было около четырех часов — домик бывше­го ювелира уже не казался таким темным и мрачным, как тогда ночью. Разросшийся сад укрывал его с улицы почти це­ликом, виднелась только часть окна и рыжая с зеленцой че­репичная крыша. Во дворе все благоухало — старик, видно, имел слабость к цветам, которые росли вдоль аккуратно за­асфальтированной дорожки и на большой круглой клумбе, перед застекленной верандой. Розы, всех цветов и оттенков, ночные фиалки, закрывшие свои оранжевато-желтые лепест­ки, лилии еще в бутонах и уже начинающие распускаться, ирисы — темно-фиолетовые и бледновато-голубые. В задней части двора стояла огромная собачья будка, накрытая куском поржавевшего железа, а возле нее на тоненькой цепочке, натягивая ее, заливисто тявкала беспородная собачонка со злой узенькой мордой и короткими лапами