Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков

воле. Никто им не приказывал, ни правитель, ни настоятель. Это был их выбор. Так же, как и следование по восьмеричному пути учения — тоже их выбор. Как и выбор самого Махакайи.

Монах, провалившийся в расщелину, тоже сделал свой выбор. Но карма предыдущих воплощений в миг, когда он завис над ледяной пастью, оказалась тяжелее всех его благих деяний. Махакайя пытался вспомнить его. Но образ пропавшего как будто тоже пропал. Только смутное пятно, фигура в одеянии. И вдруг он его ясно увидел. Толстоватое лицо в редкой черной бороде, плешивая голова, темная кожа, морщины. Был он немолод. И звали его… звали его… Махакайя обернулся к спутникам и спросил об имени того монаха. Ань-хоу, ответили ему.

— И только я собрался вознести молитву об Ань-хоу, как Тумиду крикнул, что впереди какое-то войско. Мы стали смотреть. И действительно, там, где заканчивался спуск и куда уже съехали охотники, по зеленой равнине двигалось много людей на лошадях. Мы остановились. «Пойдемте, пойдемте вниз», — жалобно простонал Ши-гао. Все посмотрели на него. «Вниз, скорее!» — крикнул он хрипло-визгливо и пошел дальше, расталкивая нас и стеная. Его окликнул Тумиду. Он сказал, что лучше обождать, чем обернется встреча охотников с войском. Кто знает, что это за люди? Ведь из-за этих гор в оазисы у пустыни то и дело являются отряды грабителей. Их не пугают горы, не пугает ледяной язык. Они разоряют и буддийские монастыри, и храмы огнепоклонников, набивают кожаные сумы драгоценностями, топят свою карму в вине и насилии и так же быстро, как налетели, уходят.

Но Ши-гао не хотел его слушать. «Там… Там… Туда!» — восклицал он, ковыляя, как будто ему уже подрезали ногу. «Там чье-то войско!» — пытался его остановить Тумиду. «Там Большое Чистое… Чистое озеро. Жэ Хай!»[212] — крикнул Ши-гао так пронзительно, что у нас зазвенело в ушах. Несчастного тряс озноб, и он мечтал окунуться в воды далекого озера, которое мне показалось лажвардовым ветром. И, видно, наслышанный о целебной силе этих вод, он хотел побыстрее утолить болящую плоть.

А войско и охотники смешались. Но на сражение это не походило. Лица многих, бликуя на солнце, были обращены к нам. Видимо, нас ждали. И мы пошли.

И вот мы ступили на зеленую траву равнины. Здесь уже было очень тепло. Теплый зеленый и синий ветер колыхал травы, развевал гривы лошадей. Всадники были в халатах и куртках, в шапках с мехом, а иные — в железных, и в кольчугах, у всех луки, мечи. По спинам болтаются косицы.

Один из всадников заговорил на языке хань. И мы узнали, что это часть охотничьей свиты туцзюеского[213] кагана. А в горах нас встретил его сын. Здесь будет разбит охотничий лагерь кагана, и мы можем ждать его. Но Ши-гао не хотел ничего слушать, он рвался к целебному Чистому озеру. И мы вынуждены были последовать за ним.

Мы шли заросшей травами землей остаток дня, переночевав, рано утром двинулись дальше, дальше, чтобы догнать ушедшего еще ночью Ши-гао. Знал ли он, куда стремился? К чему? Весь день мы поспевали за Ши-гао. Но до великого озера было не близко. И мы снова ночевали среди трав, у ручья, под шатром варварских — а на самом деле все тех же — звезд, и Небесный Волк крался с юга. Ши-гао метался в горячке, призывая Авалокитешвару, читая сутры, плача. И под утро он снова ушел без нас. Встав, мы увидели его тонкую фигурку в красном одеянии, трепещущем на ветру в лучах взошедшего из-за гор солнца. Наскоро поев, мы выступили в путь.

Горячее море уже было близко. Оно расстилалось совсем не драгоценным камнем, а шелком с востока на запад. Наконец мы почти достигли его вод и остановились. Тумиду бросился бежать, гневно крича на Ши-гао, чтобы тот не двигался с места. Но монах, не раздеваясь, входил в воды Большого Чистого озера. Непоправимое свершилось. С холма, под которым стояла юрта кочевников, — а на склоне пасся скот, — его видел всадник. Тумиду знал от своего деда, бывавшего здесь с торговым караваном, что воды Большого Чистого озера священны, и никто не ловит в них рыбу и не смеет осквернять их. И в нем водятся драконы и всякие диковинные существа. Странники идут к его берегам, чтобы вымолить счастливую судьбу. Тумиду бежал, задыхаясь, а Ши-гао уже скрылся в водах с головой, и только его шапка плавала… Но вот он вынырнул… Снова погрузился. И сделал это еще раз. И только после трехкратного погружения побрел к берегу, шатаясь. На него пикировали крикливые чайки. Птиц на озере было много. Они взлетали там и сям из тростников. Та часть озера, к который мы вышли, была почти спокойна, а дальше воды вздымались волнами. Гористый мыс задерживал ветер. Мы глядели на этот простор, пахнущий, как море, солью и травами, обрамленный снеговыми вершинами. Ши-гао в мокрой одежде, сидя, свершал моление. На упреки Тумиду он не отвечал.

Переночевав здесь, утром мы пошли вокруг озера. Сегодня оно было полным-полно свинцовых тяжелых волн, которые бугрились повсюду, словно спины сизых рыбин или каких-то животных, и чайки реяли над ними, совершая то и дело броски вниз, и, выхватив серебристый кус, взмывали. Ши-гао в просохшей одежде выглядел много лучше, хотя на лице его и руках полопались пузыри, но в глазах появился здоровый блеск.

Днем мы снова увидели большой отряд всадников. Они приближались. Мы смотрели на их халаты, мягкие шапки, сапоги, луки и мечи, пики и великолепных скакунов. С нами снова заговорили на чистом ханьском языке. И это был тот толмач, которого мы уже встречали у подножия гор. Он был в синем теплом халате, подпоясанном красным кушаком и ремнем, на котором висели нож, меч и металлические коробочки; на голове была мягкая шапка с железным шишаком. Лицом он походил на ханьца. Только позади болталась косица, как у варвара. Он сказал, что Тун-Джабгу-хан рад приветствовать нас, посланников Срединного государства. И тут свита разъехалась, и мы увидели самого кагана. Он был длинноносый, с выступающими скулами, маленьким подбородком с короткой бородкой, пегие усы свисали на ворот его яркого зеленого шелкового расшитого золотыми нитями халата. Меховая шапка искрилась, хотя солнца сегодня и не было, по небу плыли тучи. Но, выражая свое удивление и благосклонность, он снял шапку и оставался в шелковой желтой повязке на иссиня-черных волосах, туго убранных в косицу. Глаза его были раскосы, но велики. В них светился ум.

Тамачи, так звали толмача, переводил его