Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков

старик спросил, каковы мои успехи. Я ему все выложил начистоту.

— Звездочеты, — молвил старец, качая головой, и зоб его затрясся, — почитают дела земные мелкими, как мошка.

Я спросил, о чем они или о ком они говорили? О местных ли божествах? Или о каких-то великих монастырях в Гималаях, которые и можно отсюда разглядеть? Старец едва заметно улыбнулся.

— Первое — имя великой горы на непальском языке, означает Небесную вершину. Второе — тоже имя на языке жителей Тибета, означает Божественная Мать Ветра… Какое тебе больше нравится?

— Второе.

— Мне тоже, — согласился старец. — В младые годы мне… — Он хрипло вздохнул, помолчал и продолжил: — Мне довелось видеть ее вблизи. Ведь я все же не смог противиться зову снегов Гималаев, да-а… И добрался до одного монастыря в тех горах. — Старик снова замолчал, а потом живо спросил: — Но почему Джо-Мо-Лунг Ма?

И я ответил по наитию:

— Потому что ниббана — это безветрие.

Старик поднял лохмы бровей, и они показались мне кустами на двух холмах.

— А для этого надо погрузиться в ветер?

— Да.

Старик хлопнул в ладони, и ногти, подобные речным раковинам, издали странный звук.

— Именно это и свершил царевич Сиддхартха, — сказал он. — Иначе как бы он познал страдание? Ибо отец Шуддходана всячески опекал сына от сострадания, опасаясь, что предсказание сбудется и сын оставит царскую стезю и предастся отшельничеству. — Глаза старика выражали благосклонность. — Хорошо, мой ученик Фа-сянь из Чжунго… Хорошо.

Да, старик называл почему-то меня так, и сколько его ни поправлял я сам и все остальные — бесполезно: он соглашался и буквально несколько минут еще мог называть мое действительное имя, но вскоре то ли забывал его, то ли — что? Имя моего предшественника казалось ему лучше?

— Оно втемяшилось старику сразу, — сказал Хайя, посмеиваясь. — Так и бывает не только со стариками. Многие еще в детстве путают слова, звуки, да так потом всю жизнь и произносят с ошибками. Наставник моего монастыря всегда говорит: Гаутяма вместо Гаутамы. И Люмбини вместо Лумбини. И считает, что голубые лотосы, о которых то и дело говорят, на самом деле существуют. Задумчиво бормочет, что видел их в нашем пруду прошлой весной… что же случилось?

— Но все-таки он ошибается на двести лет, — отвечал я. — Впрочем, в ученом мире время течет по-особенному. Событие здесь — диспут, появление шастры, возведение ступы. А великие книги, такие как «Абхидхармакоша» или «Йогачарабхуми-шастра», появляются раз в сто лет или даже в двести и триста… Когда вернусь в Чжунго, отправлюсь на юг в монастырь, где провел последние годы Фа-сянь, чтобы ему поклониться… А может, как он, взять и вернуться морем?.. Хм, поневоле начинаешь чувствовать себя Фа-сянем. Или кем-то еще, неведомым человеком то ли далекого прошлого, то ли далекого будущего. Загадка перерождений неизбывна. Иногда все это кажется выдумкой. Но вдруг, попадая в незнакомое место, начинаешь узнавать пейзаж, улицы, дома и людей.

…Как и там, в Наланде. То и дело возникало такое чувство. Что это значит? Ведь в пустыне пришло осознание двух предыдущих попыток путешествия, и они трагически обрывались именно там. Значит, здесь он все-таки впервые?

— Как же мне увидеть Гималаи? — спросил я скорее у самого себя.

— Надо дождаться ветра, — ответил Хайя. — Ветер развеет испарения рек, болот, рисовых полей, и все станет видно.

— Ты так думаешь?

— Да. Тем более что имя той горы — Божественная Мать Ветра. Она и пришлет ветер.

— Хайя, — укоризненно отвечал. я. — Это же предрассудки, сказки. Разве гора может услышать чьи-то молитвы?

И я снова поднимался на то здание, слуги меня знали и пропускали. Усевшись на краю плоской нагретой за день крыши, я обращал лицо к северу. Но сколько ни вглядывался, а не мог рассмотреть ни Божественную Мать Ветра, ни хотя бы намек на горные белые хребты. Всходил я туда и рано утром, при полной луне на западе, — а справа всходило уже солнце. И было похоже, что сам мир сосредоточенно дышит, пуская правой ноздрей солнечный столб воздуха и выдыхая левой ноздрей по лунному столбу. И я, пользуясь этим совпадением, тоже предавался пранаяме.

— Ну что, Фа-сянь из Чжунго, ты уже овладел снегами Гималаев?

Старик глядел на меня из-под лохматых бровей сурово. Лоб его был похож на вылизанную солнцем вершину.

— Нет, — признался я. — Но мое дыхание совпало с пранаямой утра: слева была луна, справа — солнце.

— И это все?

Я кивнул.

Старик качнул головой, и его зоб мотнулся недовольно.

— Все-таки ты дикарь, пришелец. Даже солнцем и луной не смог овладеть. Уходи.

И я в унынии ушел. А утром снова уселся на крыше.

И оно произошло — постижение утра. В какой-то момент мое дыхание точно совпало с дыханием всего, и солнце загорелось у меня в правом виске, а луна прохладно округло наполнила левый висок.

Когда я явился в дом настоятеля, он, едва взглянув на меня, кивнул и слегка растянул бледные губы в улыбке, пошевелил бровями и позволил говорить;

— У тебя хорошая новость, говори.

Я рассказал о своем опыте.

— Так что же дальше? — спросил он.

Я пожал плечами и ответил, что не ведаю. Но моей силы зрения недостаточно, чтобы увидеть Гималаи. А ветра все нет.

Он приподнял брови, вопросительно глядя на меня, и я поведал о догадке Хайи. Старец хмыкнул и сказал, что, кажется, недооценил моего спутника.

— Значит, надо ждать ветра? — спросил я.

— Ах, зачем ждать, — ответил старик хрипло. — Надо его выманить у старухи… Хехшшш, хехшшш…

Я удивленно посмотрел на него.

— У Божественной Матери Ветра?

— Ну да.

— Но… ведь это только пустой звук имени?

Старик щелкнул пальцами с растрескавшимися скорлупками ногтей.

— Да, Фа-сянь из Чжунго, да. Как и Шилабхадра, Фа-сянь, Нагарджуна, Асанга, Васубандху, Наланда, твоя Чжунго, Пять Индий, Страна Льва. И мы пребываем среди имен-звучаний, что-то воображая за ними. И все есть только наше представление.

Вечером я не пошел на крышу, чтобы мне не мешали звездочеты, а утром был там. Правда, луну туманила дымка, и вставшее солнце тоже было подернуто легкими облачками. Но я принял позу лотоса, настроился и начал дышать и задерживать дыхание. В какой-то момент глаза мои закрылись. Но вдруг я почувствовал веяние воздуха и, открыв глаза, увидел, что и луна и солнце очищенно сияли: солнце красно и жарко, луна — успокоительно и бледно. И тогда я бросил взор вдаль, глаза мои как будто всплеснули крыльями — и зрение устремилось к далеким Гималаям. Понадобилось время, чтобы одолеть это пространство, наполненное воздухом, светом солнца и луны, а внизу — зеленью трав, деревьев, желтизной полей и синевой рек, —