Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков

ты можешь останавливать жизнь? — с любопытством спросил старик, приподнимая брови и задрав костистый горбатый нос.

Я ответил, что на четверть кэ[417].

— Хешшш, — засмеялся старик. — Мало.

— Смею ли спросить, а вы, наставник?

— И того меньше. — И он снова засмеялся над моим растерянным видом. — Хешшш, хешшш… Ты все еще удивлен? Как наставник йогачары не способен удерживать прану дольше того же Кесары в Кленовой роще? А он это умеет делать и задерживать вдвое дольше тебя. Да ведь не в этом дело. Йогачара не то, что тебе блазнится… Ладно. Ты сам все поймешь. — Он глубоко вдохнул правой ноздрей, а выдохнул с шумом левой, и вопросительно взглянул на меня. — Хешшш… Но и пренебрегать йогой нельзя. Так что дыши правильно: вдох — по солнечному правому столбу, выдох — по лунному левому. Ты, конечно, знаешь это?

— Нет, — признался я.

— Но ты не похож на дремучего варвара.

Я едва удержался, чтобы не сознаться: варварами в Поднебесной считают всех, кроме ханьцев, даже жителей Индий.

— Но это же все очень легко уяснить, — продолжал старик устало: солнечный столб справа, лунный слева спинного хребта. По ним и надо пускать прану. Но при этом представляя солнце и луну. Вдох — солнце, выдох — луна. Вдох — горячий, выдох — охлаждающий. Подыши, — велел он.

И я послушно подобрал ступни, прижимая их к внутренним сторонам бедер, руки положил на колени.

— А дхьянамудру ты забыл? — спросил старик.

И я сложил кисти рук, повернув их вверх и соединил большие пальцы.

— Дыши, — приказал старик, подняв два пальца с уродливыми растрескавшимися ногтями, похожими на скорлупу речных раковин.

И я выдохнул, а потом вздохнул глубоко.

— Ты смешал солнце с луной! — воскликнул старик.

— Но как же мне тогда быть с дхьянамудрой? — спросил я.

— Разве ты не умеешь дышать то одной, то другой ноздрей, не зажимая их пальцами?

— Нет, наставник.

Старик махнул рукой.

— Еще научишься…

Помолчав, он сказал:

— Я не могу передать тебе видение чистых гималайских снегов, в которых пребывал только что, пока ты не дышал. Для этого разрешаю тебе подниматься на самую высокую крышу Наланды, туда, где наблюдают за звездами, но не по ночам, а рано утром и поздно вечером, чтобы созерцать далекие снега. И когда твое восприятие станет им подобно, мы начнем.

Уже вечером с помощью шраманеры я и в самом деле поднялся на самое высокое здание Наланды, где были различные приспособления для наблюдений за звездами, огляделся и успел спросить, где же Гималаи? Шраманера указал на север. Он ушел, а я, заняв удобное место для созерцания, принялся всматриваться… Нет, конечно, сперва я с любопытством разглядывал раскинувшуюся внизу Наланду: дорожки с деревьями, беседки, храмы, колонны, статуи и людей, — в этот час многие прогуливались и отдыхали после напряженного дня учений.

Люди в оранжевых одеяниях казались какими-то ломтями солнца… А солнце лежало огненным шаром на западе, на лесистых покатых горах, окрашивая золотой дымкой деревни, поля и рощи вокруг Наланды. И это было как солнечный выдох. Где-то в нем затерялся наш спутник Джанги. Отовсюду долетали деревенские звуки, мычанье коров, лай собак, крики детей. С запахом дыма очагов доносился аромат крестьянского ужина… У кого-то подгорел рис.

Но пора было выполнять урок Шилабхадры. И я устремил взгляд на север.

Но что же там увидел? То же, что и на западе: поля, рощи, округлые горы вдалеке, подернутые розовой пеленой. Никаких Гималаев и в помине!

Так я сидел, всматриваясь, но Гималаи не проступали на горизонте. Зато, когда солнце погрузилось в пучину ночи, и его бронзовый отсвет на перистых облаках померк, и те стали серебряными, а я оглянулся на звук шагов, то увидел под этими облаками зрак Небесного Волка. Потом разглядел и двух человек, они взошли сюда наблюдать за звездами. Мы приветствовали друг друга. Они спросили, что я здесь делаю, я объяснил.

— Вы хотите увидеть Саганатха? — спросил один из них.

— Или Чо-мо-лунг Ма? — спросил второй.

— Что это? — не понял я.

Они переглянулись.

— Вы даже не знаете имен того, что желаете узреть, — пренебрежительно молвил один, и другой отвернулся, потеряв ко мне интерес.

Отвернулся и первый.

Еще посидев там, я тихонько спустился и направился в свою вихару, где нас с Хайей разместили, но в сумерках заблудился и вышел к пруду. И прежде всего увидел отражающуюся в воде звезду — Небесного Волка. А потом разглядел человека в белом, сидящего на берегу. Приблизившись, я кашлянул и попросил помочь мне найти мою вихару. Но человек никак не отреагировал на мою просьбу. Он сидел в падмасане, позе лотоса, с открытыми глазами, направленными, кажется, на отражение звезды, и глубоко неслышно дышал, его плечи равномерно вздымались и опускались. Постояв еще немного около него, я повернулся и тихо удалился.

Что было делать? Я устал за этот день, полный разных впечатлений, хотелось спать. Было тепло. И я просто нашел укромное место среди кустов на другом берегу этого пруда и устроился на сухой и теплой земле. Но не тут-то было! Меня окружили насекомые, комары, мошки. И я никак не мог уснуть, ворочаясь с бока на бок и отгоняя кровососов. Это было настоящим наказанием. Я извертелся… как вдруг услышал голос. Прислушался. Кто-то окликал кого-то. Какого-то Махакайю. Сперва я подумал о том человеке, сидевшем в созерцании Небесного Волка. Потом — потом подумал об этом человеке, покусанном кровососами. Что он здесь делает? И наконец опомнился и, встав, отозвался. Вскоре ко мне пришел Хайя. Обеспокоенный моим долгим отсутствием, он не смог спокойно спать и отправился на поиски. Я благодарил его. И мы пошли прочь. Но я еще приостановился, оглянулся на того человека и спросил у Хайи, почему же ему все нипочем.

— Как знать, может он намазался травами, — предположил Хайя.

Мы вернулись в вихару, пробрались в темноте среди спящих монахов, на свои места и, раздевшись, улеглись.

Утром я, как обычно, явился в дом настоятеля. Вместе со мной к нему приходили и другие монахи, учителя; он, как император, выслушивал доклады, жалобы, какие-то соображения по улучшению жизни учащихся и учителей. Потом все удалялись, а я оставался, чтобы получить наставления. И уходящие поглядывали на меня то ли с любопытством, то ли с завистью или даже с осуждением. Но большинство все же смотрели на меня доброжелательно, потому что слух о болезни и исцелении Шилабхадры дошел до многих. Старик действительно выглядел получше. Глаза его прояснились, и лицо немного порозовело, складки у губ стали не столь беспощадны.

Когда я занял свое место на циновке,