Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

перевозила эти деньги из Таллина в сопровождении Клобукова, потому что везти такую сумму денег мне, женщине, было страшно.

Чаще всего, если я хотела купить картину, мы ехали на машине Юрия Кострова к владельцу полотна. Клобуков оставался в машине, а мы с Юрой или я одна приходили к владельцу, договаривались, затем я брала холст с собой и шла к Клобукову. Тут же, в машине, мы решали, подлинник или копия предложенный нам товар, стоит или не стоит покупать. В более сложных случаях Клобуков брал картину дня на два-три к себе домой. Каким образом он проводил экспертизу, я не знаю и не интересовалась этим, так как не раз могла убедиться в правильности его оценки. С некоторых картин, которые нравились Клобукову, он заказывал себе копии — у него обширный круг знакомых среди художников-реставраторов.

Хочу подчеркнуть, что Клобуков вел себя как настоящий джентльмен, он никогда не требовал за свою помощь никаких денег. Он ничего не знал о масштабах моей преступной деятельности, а просто, как влюбленный в меня человек, выполнял мои просьбы — это ведь естественно в таких отношениях.

Т. С. Тарновская».

Из показаний свидетеля Камынина Генриха Генриховича, 1911 года рождения, пенсионера:

«Клобукова знаю примерно с 1973 года, познакомил меня с ним Боря Майман, собиратель картин. Я симпатизировал Майману, а тот сказал, что Клобуков — порядочный человек, заслуживающий доверия. Клобуков произвел на меня благоприятное впечатление: импозантная внешность, обаятельная улыбка, вежлив в обращении. С первого взгляда видно, что это — интеллигентный человек с большой эрудицией. Я это уяснил сразу: у него глубокие познания в живописи, в истории искусств — я об этом могу судить компетентно.

Я знал, что Боря Майман и его друг Саша Белявский были под большим влиянием Клобукова, Саша даже ревновал Маймана к Клобукову. Припоминаю еще одну странную деталь: когда Борю убили в Купчине какие-то хулиганы, Саша сказал, что Бориса убили преднамеренно. На что Клобуков заметил, что это стоит много денег. Что он хотел этим сказать, я не знаю».

Глава пятая

МОНОЛОГ, КОТОРЫЙ НЕ БЫЛ ПРОИЗНЕСЕН

...Теперь перейдем к самому интересному вопросу: почему я стал таким, каким я стал. Родители мои, можно сказать, были образцовыми, своими в доску для Советской власти. Отец — из рабочих-пролетариев, боролся за социализм, партийный стаж у него с двадцатых годов (с какого года в точности — не знаю, потому что никогда всерьез этим не интересовался). Мать — от сохи, из племени крестьян, грамоте училась в ликбезе, на большее не потянула: папаша мой едва ли не каждый год заделывал ей ребенка. Так было пять раз, начиная с 1940 года, когда появился первенец, мой брат Борис, ныне благополучно обретающийся в Австрии.

После пятого ребенка мать взбунтовалась и рожать решительно отказалась. Пока отец строил фундамент социализма, воевал, потом управлял каким-то сложным хозяйством, мать сперва заведовала женсоветом, вела общественную работу, а потом плюнула и начала вести личную жизнь: переживала вторую молодость. Папаша же, который к тому времени переживал уже пятую молодость, смог обеспечить ей и персональную машину, и путевку в Карловы Вары, и билет на модный спектакль.

Вот и я, родившись, оказался в роли привилегированного ребенка. Поправляюсь: я оказался в роли ребенка привилегированных родителей. Что это значит? А это значит, что у нас в семье не было проблем с яслями, детским садом и со школой, в которой ряд предметов преподается на французском языке, — все это разрешалось телефонным звонком моего папаши. А может, наоборот, мамаши. Одним словом, это все решалось по телефону и многое другое — тоже.

Как, например, меня зачислили в кружок юных дарований при Эрмитаже?.. Вы и не представляли, что есть такой? Есть, есть такой, там с младенческих ногтей детей приучают к искусству, учат рисовать. Вот и я был таким «особо одаренным» среди нескольких десятков детей, родители которых почему-то либо в Эрмитаже работали, либо в Союзе художников, либо, как мой папочка, «имели возможность»...

Нет-нет, я не хочу прослыть очернителем: кое-кто из этих ребят оказался действительно талантливым, но большинство из нас — увы! — в лучшем случае стало теми удивительными студентами Института живописи, у которых композиция и рисунок хромают на все пять ног (гипербола: рисунок и композиция ног не имеют!), но мнение их о себе от этого прискорбного факта не страдает ничуть.

Я выбрал более честный путь, я не попал в Институт имени Репина, я закончил только среднюю художественную школу, да и произошло это потому, что надо же было что-то кончать... К этому времени мой папахен успел не оправдать доверия, вылетел с работы на полный «пенцион» и быстренько скончался от инфаркта. Чему, заметим в скобках, немало способствовал пробудившийся у моей муттер интерес к желтому металлу, а у него — к спиртному. После смерти папашки мамочка успела наложить свою тяжелую руку на все имущество, так что в результате у нас, кроме квартиры в городе, оказалась еще и дача в Соснове. Тут самое место упомянуть, что семейные наши связи, пресловутый семейный очаг наш, стал к тому времени интенсивно разваливаться, ибо персональные машины, хрустальные люстры, престижные штаны и красная икра губительно влияют не столько на закаленных судьбой бойцов с седою головой, сколько на их отпрысков. Так и у нас: старшенький наш, Боря, пофарцевав несколько лет, женился на какой-то бестии не то из Занзибара, не то из Монтевидео и, как я уже упоминал, оказался вскоре в Австрии, откуда стал снабжать нас глянцевитыми открытками с видами австрийских Альп и трогательными надписями: «Скоро, скоро я стану владельцем вот такой виллы, как на этой открытке!» Я думаю, врет он отчаянно, как только может врать западная пропаганда, потому что вилла ему, насколько я понимаю, еще и сейчас не светит, хотя он вроде преуспевает на почве бизнеса, торгуя белым порошком и ампулами.

Старшая сестра наша вышла замуж и уехала от нас куда-то в район Геленджика, плюнув напоследок в самую сердцевину семейного очага, который оказался ей не по нутру из-за скаредности матери, не пожелавшей дать дочери в приданое золотое с бриллиантами колье. Валера, еще один брат, сел в тюрьму за спекуляцию, я считаю — по глупости. Остался кроме меня еще один отпрыск, наш младшенький, о котором по причине скудости ума его (зачат был в состоянии алкогольного опьянения, так я смекаю) скажу коротко: живет вместе с матерью в Соснове. Там, собственно, обретаюсь