Знак Огня - Артём Сергеев

очень коряво, от руки. Буквы налезали одна на другую, мешали друг другу, и бумага была им под стать, такая же, много видевшая и пережившая, тёмная, с пятнами, заломами и потёртостями.

Так что письмо это было больше похоже на берестяные грамоты — некоторые буквы были знакомыми, но на этом и всё, и в слова они складываться упорно не желали, плыли и двоились у меня в глазах, в общем, тут был нужен или телефон с интернетом, или Никанор. Лучше бы, конечно, Никанор, потому что во втором случае потребуется ещё и бездна времени, и нет надежды на успех.

— М-да, — со вздохом протянул я, откладывая эту книгу и беря в руки блокнот, в надежде на лучшее, но без успеха, в блокноте всё было ещё хуже, — филькина грамота это, в общем. Тут специалист нужен.

В этот момент из коридора послышались звуки энергичной борьбы, как будто две кошки сцепились, а потом в дверном проёме комнаты возник Тимофеич, и пятился он задом, и тянул за собой с усилием Никанорову авоську, а помятый дядька ехать не желал, и цеплялся он за доски паркета когтями, и отбрыкивался от старшины ногой, и елозили они туда-сюда, шаг вперёд и два назад, но тут к ним кинулся Федька, и вдвоём они быстро представили передо мною так нужного мне специалиста.

— Да он же в невменозе! — разочарованно сказал я, посмотрев на Никанора, — Тимофеич, ты только глянь в глаза его мутные, он ведь до сих пор никакой! Его в больничку бы, под капельницу положить, витаминами прокапать, а не тексты толковать!

— Косит! — авторитетно отрубил старшина, — хоть и плохо ему сейчас, но разговаривать может! Ты бы знал, Данило, как он меня сейчас обложил! Словами-то бранными! И колдовать пытался же, сволочь, но печать твоя не дала!

— Так он и меня недавно обласкал, — припомнил я, — ты что же это, Никанор, лаешься матерно? Да ещё при девушке? Не надо так, рот должен быть чистым!

— А ты почему нежить не пожёг? — уставился он на меня без страха своими пропитыми, оловянными глазами, — почему с ним разговоры разговаривал?

— А что, не надо было? — развёл руками я, изображая полное недоумение с растерянностью, — так ведь откуда мне, Никанор, знать? Наставить-то меня некому, такие дела! Не видел я никогда раньше нежить-то, не знал, что оно такое, так что считай это интересом исследователя, понял?

— Понял! — и Никанор желчно сплюнул мне под ноги, — вот и исследуй дальше! Хрен тебе, а не знания тайные!

— Послушай, — вздохнув и успокоившись, тихо и для всех, не для одного Никанора, старательно не замечая плевка, хотя Федька оскорбился смертельно, начал я, — дядя. Не знаю, что у тебя случилось и какое горе произошло, да и откуда мне. Но я в нём не виноват, и Тимофеич тоже, про Федюньку уж и не говорю. Ты пришёл к ним много лет назад, меня тогда даже на свете не было, и приняли они тебя, и приютили. И терпели все выходки твои, и ухаживали за тобой с почтением, которого ты уже не стоишь. К знаниям твоим почтением, к положению твоему. Дали они тебе своё сочувствие, в помощи не отказали, но так, наверное, и надо, так и должно быть. Вот и я сейчас прошу у тебя помощи, не справиться нам без тебя. Сила у меня есть, Никанор, а вот знаний, как с ней управиться, нет совсем. И враги у меня есть, как же без них, и идут они по следу моему, и найдут, наверное, довольно скоро. И не думаю я, что выстоять сумею, не смогу я защитить ни себя, ни кого другого, а потому надо нам…

— Гладко стелешь, — перебил меня Никанор довольно-таки желчно и злобно, ни капельки он не смягчился, — надо же, какая сирота казанская! Когда меня мучили водой холодной, по-другому разговаривали! Смеялись, порошком в глаза сыпали! На верёвке держали, как собаку! Били, огнём пугали! Книги мои присвоили! А потом, в конце самом, ты же меня в нужнике утопить грозился! Не помнишь разве?

— Чего не скажешь в шутейном разговоре, — пожал плечами я, — между своими-то! Я пошутил, все улыбнулись, это чтоб обстановку разрядить. Но так ведь и ты передо мною не ангелом предстал, Никанор, вид непотребный у тебя был до невозможности, и запах, и мухи, как же без бани обойтись-то было? Без бани, друг, было никак нельзя. Так что не обижайся ты, не враги мы тебе, наоборот, разве стали бы враги так делать? И Тимофеич за тебя переживал, и все остальные, даже я проникся, ну не обижайся ты, пожалуйста. Понимания у тебя прошу я, Никанор, понимания и помощи, без тебя ну никак!

— Без бани! — передразнил он меня и снова сплюнул мне под ноги, — а не нужна мне ваша баня! И сам ты не нужен, орясина! И беды ваши себе оставьте! Не нужны они мне! Ни капельки! Наплевать мне! Мне своих хватает! Отдавай книги, снимай печать, и пойду я куда глаза глядят! Как много лет назад пошёл, так и сейчас пойду! Ты мне никто и звать никак, понял? Хрен тебе, а не понимание!

— Вот Федя даст тебе тряпочку, — медленно и тихо начал я, но домовые тут же подобрались в тревоге, даже и Никанор замер, — и ты вытрешь наплёванное. Или, если хочешь позора большего, я это тобой сделаю, так и знай. Мордой тебя повожу, понял? А потом возьмёшь свою авоську, пойдёшь на улицу, и сядешь сушиться обратно, на то же самое место, и будешь там сидеть до просветления. Или до тех пор, пока меня ведьмы не найдут, тогда, наверное, печать спадёт и будет тебе свобода, но не раньше.

Никанор скривился, но взял в руки тряпочку, что кинул ему прямо в рожу разгневанный и не боящийся его сейчас от этого Федька, не стоило дядьке в доме плевать, совсем не стоило, и медленно, с очень независимым и гордым видом подтёр за собой, причём самостоятельно, мне даже примучивать его через печать не пришлось.

— Книги отдай, — проронил он в тишине, когда брошенная в огонь тряпочка сгорела дотла, — не твои они.

— Не отдам, — покачал головой я, — и забудь про них, Никанор. Ты их потерял много лет назад